6 апреля в украинских кинотеатрах стартовал прокат военной драмы Максима Наконечного «Бачення метелика». Лента рассказывает сложную историю возвращения из плена: украинская аэроразведчица с позывным «Метелик», пережившая в неволе страшные пытки, теперь пытается привыкнуть к мирной жизни. Вместе с Максимом над сценарием работала украинская режиссер Ирина Цилык, спродюсировали фильм Дарья Бассель и Елизавета Смит, дистрибутором в Украине выступила компания «Артхаус Трафік».
Работа над лентой, производством которой занималась украинская TABOR Production в копродукции с MasterFilm (Хорватия), 4Films (Чехия) и Sisyfos Film Production (Швеция), началась в 2018 году, а международная премьера «Бачення метелика» (кстати, сначала фильм назывался «Спас») состоялась в прошлом году в каннской конкурсной программе «Особый взгляд». Накануне украинской премьеры мы поговорили с Максимом Наконечным о работе со сложной темой возвращения из плена, сотрудничестве с Ириной Цилык и Наталкой Ворожбит, поиске ориентиров для послевоенного общества и самом трудном в создании полнометражного дебюта.
– Честно говоря, с самого начала я представлял совершенно другие трудности, – признается Максим. – Думал, что сложно будет в целом привлечь внимание к проекту и найти финансирование. Это был уже тот период, когда война, начатая в 2014 году, постепенно теряла актуальность. И это на самом деле была еще одна из мотиваций, почему я хотел сделать кино. Но собрать финансирование, найти партнеров оказалось достаточно легко (в 2019-м проект победил на Одиннадцатом конкурсе Госкино, получив поддержку в размере почти 49% бюджета, составившего 25 млн 267 тыс. грн; фильм также поддержали Украинский культурный фонд, Хорватский аудиовизуальный центр, Чешский кинофонд и Eurimages. – MBR). Мы вошли в съемочный период в 2020 году, когда началась пандемия. У нас было три съемочных блока, и в начале каждого кто-то получал положительный результат [теста]: это были я, оператор-постановщик и художник-постановщик.
Последнюю сцену мы снимали уже в апреле 2021-го на Донбассе (по сюжету это одна из первых сцен – обмен военнопленных). Должны были снимать ближе к линии разграничения, существовавшей на то время. Но тогда Россия как раз начала собирать свои войска на границе, поэтому перед съемками с нами связались местные власти и сказали, что локация, которую мы выбрали заранее, теперь не очень безопасна и мы должны отойти подальше от границы. Пришлось выбирать новую локацию вслепую. Все получилось хорошо, но уже тогда нам стало ясно, что большая война неизбежна. По состоянию на 22 февраля 2022-го мы чудом сделали все, что было необходимо для изготовления финальной копии. 24 февраля я из метро позвонил нашему постпродакшен-координатору, чтобы спросить, получили ли все необходимое шведские партнеры и студия, делавшая мастеринг. Он подтвердил получение. Тогда я вздохнул с облегчением: что бы там дальше ни было, но фильм точно будет доделан.
– Вы отметили, что найти финансирование было довольно легко. Не приходилось ли объяснять иностранным партнерам аспекты, контекст вашей истории?
– Мне кажется, залог того, что все удалось, – это хороший девелопмент. Мы получили первоначальное финансирование от Украинского культурного фонда на разработку сценария. Потом уже с готовым сценарием подались на конкурс Госкино. А что касается привлечения международных партнеров, то все они мои друзья. То есть мы знали друг друга раньше. Благодаря этому они плюс-минус находились в контексте. И видели в фильме возможность раскрыть украинские реалии с необычной перспективы. Лишний раз никому не приходилось объяснять ни контекста, ни деталей, ни мотивации. Вышло так, что история говорила сама за себя. И я вижу в этом определенный успех тоже.
– Несмотря на дружеские отношения с международными партнерами, не трудно ли было в копродукции с тремя иностранными компаниями сохранить авторское видение этой истории?
– На самом деле ничего особенно не приходилось менять или защищать. Были какие-то эпизоды, когда я доказывал, что они не нуждаются в дополнительном объяснении, а будут понятны зрителю в контексте всего фильма, когда все элементы производства – компьютерная графика, графический дизайн, визуальные эффекты – будут завершены. И в принципе, когда фильм был завершен, все согласились, что ничего не требовало дополнительного объяснения. В целом замечания от партнеров, продюсеров были очень кстати. Я думаю, что основной замысел был очень четким и все его хорошо понимали. Была очень доверительная рабочая атмосфера.
– Вы писали сценарий в соавторстве с Ириной Цилык и в одном из интервью отметили, что она привнесла множество новых деталей в ленту. Расскажите о сотрудничестве с Ириной и, если это не спойлер, поделитесь примерами деталей в сюжете, появившихся благодаря ей.
– Я обратился к Ирине не только потому, что она очень талантливая режиссер, писательница, поэтесса и сценарист. Но и потому, что вдохновился, монтируя именно ее часть документального альманаха «Невидимий батальйон», – у меня появился начальный замысел «Бачення метелика». Кроме того, Ира оказалась носительницей многих опытов, которых у меня по тем или иным причинам не было в тот момент. Или не может быть в принципе. Ирина – женщина, мать, жена ветерана, военного Артема Чеха.
Вот, например, сцена застолья ветеранов, когда отмечают возвращение главной героини Лили из плена. Ира, общаясь с героинями альманаха «Невидимий батальйон», была на нескольких таких встречах и знала, как они проходят. Детали были не только в диалогах, но и в том, как вообще выглядит пространство, как люди ведут себя друг с другом. У нас был достаточно гибкий процесс написания сценария. Мы распределяли, кто какую сцену пишет, потом менялись, редактировали друг друга, комментировали. Я не скажу, что у нас была какая-то система или иерархия: была полностью открытая инклюзивная зона сотрудничества и соавторства. И я очень благодарен Ирине за это. Если будет возможность, я бы с удовольствием еще поработал с ней в любой роли.
– К работе над фильмом была привлечена еще одна режиссер и сценарист, Наталка Ворожбит. Но как актриса – она исполнила роль подружки главной героини. Почему решили пригласить на актерскую должность именно ее?
– Если посмотреть на наш актерский состав, то вы заметите, что он в целом довольно неоднороден. Есть и профессиональные актеры, и непрофессиональные. Кроме Наталки Ворожбит мы привлекли Мирослава Гая, который также является и военнослужащим, и актером, и режиссером, и преподавателем актерского мастерства. Это люди, имеющие определенный опыт или фактуру. Принцип подбора актеров заключался в привлечении неравнодушных людей, которые участием в этом проекте желают высказать свою гражданскую, художественную, человеческую позицию относительно тем, затрагиваемых нашей историей. Кроме того, мы искали людей, уже имевших какое-то представление о войне на Востоке Украины. У Наталки был опыт культурного волонтерства, поездки на Донбасс, реализованы документальные материалы. Мы ее попробовали. И оказалось, что у них с Ритой (исполнительница главной роли Маргарита Бурковская. – MBR) очень классная синергия, взаимодействие в кадре.
Наталка немного была неуверена в себе, потому что у нее не было большого съемочного опыта. При этом она очень объемно смотрела на свою героиню.
Снимать режиссеров, драматургов – сплошное удовольствие, так как у них нет каких-то паттернов игры, через которые приходится пробиваться. При этом у них есть понимание ремесла и гибкость, открытость, они готовы что-то предлагать, есть определенный азарт. Поэтому я бы и дальше так поступал.
– Расскажите еще о сотрудничестве с непрофессиональными актерами. Проводились ли для них дополнительные актерские курсы?
– Курсы не проводили, у нас просто был довольно интересный и длительный репетиционный процесс. Мы не учили никого играть, поскольку за короткое время это трудно сделать. Мы выбирали людей, которые благодаря тем или иным факторам уже открыто чувствовали себя в кадре, на съемочной площадке. Дмитрий Лозовский, игравший «Раму» в фильме, – вообще самородок. Это его реальный позывной в жизни. Он байкер, пять лет был пулеметчиком и никакого актерского опыта предварительно не имел. Но очень органично смотрелся в кадре.
Во время подготовки фильма наша главная цель заключалась в том, чтобы создать ощущение, что все участники актерского состава действительно побратимы и посестры. Что они провели время друг с другом на поле боя, в окопах. Мы много встречались, говорили о предыстории их персонажей, придумывали позывные, историю отношений. Затем участники съемочного процесса вместе прошли обучение по тактической медицине. Чтобы они потаскали друг друга на плечах, грубо говоря.
Ну и, конечно, репетировали сцены, одна за другой. С непрофессиональными актерами обсуждали все – было важно, чтобы люди не теряли свою фактуру и природу. Мы хотели снять все возможные препятствия, которые мешали бы людям в кадре выражать свой опыт.
– Во время съемок актриса Маргарита Бурковская должна была менять свой вес (худеть, набирать). Это распространенная практика в Голливуде, но у нас подобное редко происходит. Насколько трудно было добиться нужного результата? Есть ли у нас уже диетологи, работающие с такими задачами?
– Мы, конечно, пользовались услугами диетологов, чтобы это происходило без рисков для здоровья. Но с нами работала еще и тренер, так как процесс сброса или набора веса состоит и из режима питания, и из занятий спортом. Тренер Риты, кстати, была аэроразведчицей. И сейчас воюет на одном из направлений. Конечно, наши диетолог или тренер не имели ранее опыта подготовки людей к съемкам. Но мы и не ставили какие-то нереалистичные задачи – например, что Рита должна сбросить десять килограммов в неделю. Ставили в приоритет здоровье, поэтому планировали съемочный процесс, уже отталкиваясь от консультаций с экспертами.
– «Бачення метелика» – ваша дебютная полнометражная лента. С какими вызовами, ранее не встречавшимися в работе, вы столкнулись во время съемок?
– Первый и основной вызов в полном метре – это довести его до конца. Потому что масштаб всего гораздо больше, гораздо больше составляющих элементов процесса. И все эти элементы нужно удержать вместе от начала до конца или же уметь быстро менять все на ходу. Ну и за историей следить. Мы старались более или менее по очереди все снимать. Но обстоятельства вносили свои коррективы. Поэтому важно удержать арки персонажей, их логику и мотивацию, когда съемки идут не поочередно. А еще – удержать команду, которая этим занимается. Мы начали предпродакшен в 2019 году, до этого была разработка, затем – карантинные переносы. Удержать все договоренности – это в первую очередь очень кропотливая коммуникационная работа.
Ну и нужно уметь отказываться от чего-то. Когда в своем дебюте делаешь комплексную, сложную подготовительную работу на содержательном, сценарном, визуальном, монтажном уровнях, затем сложно от чего-то отказываться.
– Тема возвращения из плена и жизни после него недостаточно освещена в нашей культуре. Почему украинский кинематограф так мало говорил о ней, хотя война идет с 2014 года?
– Ну вот, Валентин Васянович снял приблизительно в тот же период ленту «Відблиск», она о том же. В «Поганих дорогах» Наталки Ворожбит есть новелла о плене. Алиса Коваленко сделала как минимум театральную документальную постановку о своем собственном опыте плена. Но мне кажется, это длительный процесс создания фильмов. Например, когда мы еще разрабатывали фильм, Станислав Асеев уже, к счастью, вернулся из плена, проработал свой опыт и издал книгу. Для кино нужно гораздо больше времени. Это очень чувствительный материал. Нужно еще много раз убедиться, что мы достаточно зрелые, компетентные, готовы работать с этой темой, затем разложить этот материал на составляющие и отдельно проанализировать. Это просто занимает время.
К тому же раньше, мне кажется, тема войны не была такой хайповой, чтобы на ней хотелось спекулировать и быстро делать незрелые работы. Как, к сожалению, происходит с темой войны сейчас.
– Вы отметили, что захотели снять свой фильм, когда работали над альманахом «Невидимий батальйон». Что вы тогда почувствовали?
– Первое – это был в целом такой импульс, когда одна из героинь новеллы Иры Цилык, Андриана Сусак (сейчас она ранена, к сожалению), сказала, что самым страшным для нее было бы попасть в плен. Ну и, монтируя сцены из жизни женщин, военнослужащих и ветеранов, я был поражен их оптикой, взглядом на некоторые вещи. Эта реплика Андрианы очень глубоко засела в моей голове – я начал думать, что же может ожидать женщину-военную в плену страшнее смерти? Ну и так уж случилось, что у меня много знакомых и подруг женщин, военнослужащих. К тому же это была возможность представить ветеранок в кино, ведь де-факто они все равно являются меньшинством по отношению к обществу.
Эта история, хоть и вдохновленная реальностью, полностью выдумана. У Лилии, как и у всех других персонажей, нет конкретных прототипов – это коллективные, собирательные образы. И я просто понял, что писал эту историю, подсознательно искав некий моральный ориентир в лице Лили, которая в такой сверхуязвимой позиции, в сверхуязвимых обстоятельствах все равно сохраняет свою самость, способность принимать собственные решения, отстаивать их, сохраняет собственное видение. Это был поиск ориентира для нас как для послевоенного общества, со всеми его морально-нравственными, неоднозначными вызовами и вопросами.
– В процессе девелопмента вы проводили собственные исследования, общались с бывшими военнопленными. Расскажите об этом подробнее.
– Трудно сейчас подсчитать, со сколькими именно людьми мы общались, потому что это был долгий процесс. У нас не было конкретных рамок или целей, что мы мы должны общаться с людьми с конкретным опытом в количестве икс. Мы старались максимально широко учесть все опыты. Конечно, мы общались с бывшими пленными женщинами и мужчинами, ставшими жертвами военных преступлений, в том числе с жертвами сексуального насилия. Их было не так много на тот момент. Но мы также общались с военнослужащими и ветеранами, которые продолжали воевать или имели посттравматический синдром. Общались с людьми, влюбившимися друг в друга на войне, и у них были отношения, потому что эта тема у нас тоже есть. Общались с военными психологами, в том числе работавшими с жертвами различных военных преступлений, изнасилований.
Как и с кастингом, это был открытый инклюзивный процесс, в котором мы учитывали и принимали во внимание все, что могло бы помочь сделать историю более детальной и правдоподобной. К примеру, Любомир Валивоц, исполнитель роли Тохи, работал с инструктором-ветераном. И после этого общения он сам «обжил» свою квартиру, в которой снимались определенные сцены. Военные делились с нами определенными наблюдениями. Например, что сигареты всегда надо докуривать до конца, окурки не выбрасывать. Или, например, кто-то всегда должен иметь при себе еду. Это все, возможно, не очень заметно в кадре, но мы это нанизывали на творческий процесс.
– Как будете воспринимать критику (если таковая будет) от бывших пленных? Ведь несмотря на то, что вы проводили консультации с военными, люди наверняка смогут найти отличия от собственного опыта.
– Пока все, имеющие опыт плена, говорили, что прежде всего чувствовали себя репрезентованными, смотря этот фильм. Каких-то конкретных замечаний у них не было. Я считаю главным, что нам удалось сделать – это показать, что каждый случай, каждая жизнь сугубо индивидуальны. Но конечно, я готов и к критике, и к замечаниям, и к дискуссии, которую этот фильм может вызвать в обществе. Так как считаю, что все темы, затрагиваемые фильмом, остаются релевантными, несмотря на то что лента была сделана до полномасштабного вторжения. Мне, наоборот, в радость, когда то, что мы сделали, провоцирует дискуссию.
– Сейчас, к сожалению, тема возвращения из плена актуальна как никогда: украинские солдаты возвращаются каждый месяц. Чем может стать для них ваш фильм?
– Не стоит входить в иллюзию, что любое искусство может быть терапевтическим. Это не самоцель искусства. Поэтому я думаю, что каждый человек, особенно получивший определенный травматический, непростой опыт, должен сам определять, готов ли он посмотреть фильм, быть причастным к непростым темам, затрагиваемым лентой. Как я понимаю, главная функция этого фильма – репрезентация. На самом деле репрезентация терапевтична сама по себе. Это побуждение к рефлексии, анализу. Это побуждение к поиску точек доступа между людьми, имеющими разные опыты, которые невозможно объяснить друг другу.
– Фильм «Бачення метелика» называют профеминистическим. Согласны ли вы с этой оценкой? И сознательно ли собирали команду с женщинами на ключевых должностях: соавтор, оператор, режмонт, продюсер?
– Я понимал, что для этого фильма необходима женская перспектива, женский опыт. Но у меня не было цели кого-то привлекать к производству только из-за пола или гендера. На самом деле определяющим приоритетом было то, чтобы все люди понимали друг друга, нашли общий язык. И имели позицию, которую хотели своей работой высказать. Просто так получилось, что большинством оказались женщины. Да и вообще в украинской киноиндустрии очень много профессиональных женщин, которые иногда профессиональнее мужчин. Так что и я работал с ними не потому, что они женщины, а потому, что они мои подруги и профессионалки.
– В прошлом году во время премьеры в Каннах вы провели очень громкую акцию на красной дорожке для привлечения внимания мира к событиям в Украине. Как думаете, изменилось ли восприятие войны иностранным обществом за этот год?
– Я думаю, они уже привыкли, потому что так устроен человеческий психофизический аппарат. Никто не может слишком долго фокусироваться на чем-то, что беспокоит, несет в себе тяжелые эмоции, но не касается тебя напрямую. К тому же мы не единственные, у кого в стране происходят катастрофы и трагедии. Но мы единственные, у кого сегодня происходит геноцид. Нам нужно вести разъяснительную работу, поскольку, например, еще год назад наша акция выглядела довольно радикальной. А уже сегодня мы видим, что Международный уголовный суд выдал ордер на арест Путина и Марии Львовой-Беловой, ответственных за похищение и депортацию украинских детей в россию, что является одним из критериев геноцида.
То есть нам действительно важно продолжать создавать кино, создавать инфоповоды и говорить о нашей реальности всеми возможными способами, чтобы готовить почву для завершения войны на наших условиях.
Главный ключ, которого, по моему мнению, стоит придерживаться – это отстаивание и доказательство нашей субъектности. И когда мы эту субъектность сможем зацементировать, тогда многие вопросы отпадут. Этот процесс уже запущен. Мы сейчас видим, как музеи с мировым именем начинают маркировать украинских художников, творивших во времена Российской империи или Советского Союза. Мы уже видим, как разные фестивали иначе выстраивают свою программную политику. Ну и, конечно, желательно иметь системную государственную поддержку. Этого нет сейчас, к сожалению. А если и есть, то лишь декоративно. В эту сторону тоже нужно работать.
– Сейчас вы вместе с Алиной Горловой, Лизой Смит и Семеном Мозговым создаете коллективный документальный проект, трилогию о войне. Можете подробнее рассказать о нем?
– Это будет документальная антропология о коллективных процессах и коллективной трансформации, которую влечет за собой война в обществе. Мы будем исследовать трансформацию, связи от индивидуального к общему. То есть все процессы влияния войны на все процессы человеческой жизни. Именно из-за этой общести мы решили разделить материал на три подгруппы. Я думаю, это могут быть как три отдельных фильма, так и три части одного большого длинного фильма – форматы будут варьироваться в зависимости от платформы распространения.
Мы уже очень многое сняли, поскольку снимали с первых дней полномасштабной войны. Сначала это было более импульсивно, потом решили делать коллективный проект. Сейчас мы еще в съемочном периоде. Снимаем уже не столь интенсивно, а более точечно, потому что знаем, за чем следим и что развиваем.
– Где вы ищете финансирование?
– Есть много возможностей для документальных фильмов за рубежом, пока что есть интерес от зарубежных телеканалов, зарубежных фондов, партнеров к документальному материалу из Украины. С игровыми лентами ситуация, к сожалению, не так радужна.
Именно на этот проект нам уже удалось найти финансирование. Речь идет о небольших грантах на разработку. Нас поддержал фонд Documenting Ukraine от института The Institute for Human Sciences (IWM). Также это Гётеборгский кинофонд и фонд International Documentary Film Festival Amsterdam (IDFA). Еще – программа поддержки украинских проектов от Netflix и Украинской киноакадемии. Это программа Film Boost, основанная с Немецкой киноакадемией. Также у нас уже есть австрийский партнер и австрийские продюсеры – это была программа поддержки австрийского Минкульта для украинских кинематографистов. Ведем переговоры с каналом Arte. Это, я думаю, уже будет существенное финансирование, не точечное.
– Также у вас планируется художественная лента о человеке, верящем в теории заговоров. Расскажите о ней поподробнее.
– Еще до полномасштабного вторжения у меня была идея сделать фильм о человеке, который верит в то, что земля плоская. Потом я целый год думал, что это неактуально, нерелевантно сейчас. Но я с самого начала понимал, что это аллегория и ее можно применить к нашей реальности даже в условиях полномасштабной войны. Например, в плане того, насколько большинство населения не верило, не хотело признавать возможность полномасштабного вторжения, не хотело замечать войну в течение восьми лет. Равно как и людям, верящим в плоскую землю, комфортнее жить в собственной картине мира. Надеюсь, что мой фильм как раз сможет эти параллели подчеркнуть. Осознав, какими средствами выразительности такие параллели можно изобразить, я решил, что пора эту историю делать. Я написал тритмент и готовлюсь к тому, чтобы писать первый драфт сценария. Производством будет заниматься наша компания TABOR Production. У этого фильма уже есть немецкие партнеры, а также партнеры из Польши и Швеции, которые пока не дали полного согласия, но заинтересованы в этой истории.
Кошка Максима Ося внимательно слушала все, что говорил ее хозяин
– На прошлой неделе состоялась премьера полнометражного дебюта другого режиссера, Дмитрия Сухолыткого-Собчука. В начале полномасштабного вторжения он был волонтером, вы – фиксером. Он, как и вы, сейчас снимает документальное кино о войне. Какие еще варианты деятельности сегодня есть у молодого украинского кинорежиссера? Можно ли сейчас планировать художественное кино не о войне (и искать деньги за границей, поскольку государство вряд ли даст)? Или следует все же говорить о войне настолько, насколько возможно?
– Однозначного ответа нет. Кроме того, что режиссеры, кинематографисты, каждый гражданин и каждая гражданка Украины так или иначе должны поддерживать армию. Иначе не будет ничего: ни возможности создавать кино (о войне или не о войне), ни шанса изменить профиль деятельности. Надо поддерживать и усиливать ВСУ кто чем может. Хоть что-то нужно делать, если человек сознательный и адекватный. А дальше – уже сугубо индивидуальный вопрос.
Нет универсального ответа, как создавать кино в условиях войны. Я считаю, что сейчас можно делать фильмы и не о войне, но ее отсутствие даже в теме ленты еще очень долго будет ощутимо. Поэтому нужно просто быть сознательным, и тогда не придется краснеть ни за присутствие, ни за отсутствие войны в кино.
