Весной этого года, отвечая на вызовы времени, медиагруппа Starlight Media запустила новое направление работы – Starlight Doc, сфокусированное на создании документальных проектов для украинского и международного зрителя. Почему производство такого контента не было приоритетом национальных медиакомпаний ранее и что изменилось с началом полномасштабной войны, в чем специфика работы с иностранными документалистами и с какими неожиданностями столкнулись украинцы на этом пути, рассказала исполнительный директор ICTV и глава Starlight Doc Анастасия Штейнгауз.
Но перед погружением в тему документального контента завершим разговор об игровых проектах, начатый в первой части интервью.
– Какие проекты, произведенные до 24 февраля, сейчас ожидают на полке?
– Сериалы. Например, «Морська поліція. Чорноморськ»: до 24 февраля в эфир вышло три серии из 24. Мы считаем это премьерой – зритель не видел всю историю. У нас есть несколько сериалов, которые были готовы, и еще несколько, которые мы досняли или домонтировали уже во время полномасштабной войны.
– Что еще досняли кроме сериала «Гарячий»?
– У нас было несколько смен четырехсерийки «Табун». Экшен «Штурм» находился на постпродакшене. Остальные проекты были готовы, а в производство нового мы просто не зашли.
– Сколько всего тайтлов?
– Недавно пыталась вспомнить, что мы собирались снимать летом 2022-го, у нас же был план… И я не то что не помню – просто будто ничого не было! Так, что у нас есть: «Морська поліція», новый сезон сериала «Слідчий з ДВРЗ», «Штурм», «Табун», «Гарячий», сезон детектива «Коп з минулого». Также завершили постпродакшен горизонтальной восьмисерийки «Подвійні старти» – то, что раньше было «Крутими мірами».
Весной 2022-го думали зайти в новый сезон «Пса», но этого сериала, очевидно, не будет. Было запланировано и писалось несколько комедийных историй, но они уже не ко времени.
– А что вы планируете делать с библиотечным продуктом вроде «Пса»?
– Ну все, раша гудбай. Ми не будем нарушать юридические ограничения. Очень жаль, что такой симпатичный мужчина оказался таким слабым на нерв (после 24 февраля актер Никита Панфилов молчаливо поддерживает военную агрессию рф против Украины. – MBR). Что ж, желаем ему удачи в новосозданной «корейской народной республике» (улыбается). Есть разные технологические варианты, но мы их не рассматриваем.
– Вы о технологии Deepfake?
– Обсуждали возможность сделать в «Псе» дипфейк. Но сериал хорошо работал, потому что там был Панфилов. Если это будет другое лицо (даже не знаю кого) – не верю, что это будет работать. Даже если бы мы потянули финансово, это очень дорого сделать.
– Нужно менять на Брюса Уиллиса.
– Вот разве что на Брюса Уиллиса – чтобы люди смотрели просто из интереса.
– В сериале «Мотыльки» замена актера с помощью Deepfake сработала, поскольку это эпизод.
– Да, эпизодника можно заменить или вырезать. Но когда это главный герой…
– А пришлось ли что-то переделывать в проектах, снятых до полномасштабной войны и отправленных на полку?
– Глобально – ничего: некоторые вещи просто опустили, не педалировали, чтобы быть, скажем так, вне времени. В целом у нас нет актуализированных историй. Они украиноязычные, но происходят в каком-то мире, где есть криминал, полицейские, детективы. А «Табун» – это вообще Вторая мировая.
– В 2021 году вы готовили первый собственный сериал для дневного слота – народно-иронический детектив «Слідаки». Что с ним?
– Мы завершили его производство в конце 2021-го. Пока не знаем точной даты премьеры, но уже очевидно, что слот для показа будет другим: сейчас мы не можем себе позволить сериальное производство не для прайма.
– Поговорим о новом направлении SLM – Starlight Doc. Это действительно целое направление или опять же все разрабатывают два человека, а для производства нанимаются подрядчики?
– Плюс-минус. Сейчас единственно возможное и одновременно интересное миру производство – это документалки, поскольку большое количество иностранных продюсеров-документалистов приезжают в Украину снимать. Было понятно, что это направление. Более того, в мире оно работает давно и очень успешно, просто мы никогда не покупали такой контент. А сейчас считаем очень потенциальным направлением – война это не обусловила, а, скажем, подсветила такую возможность. В документальном кино, фактически как и в художественном, есть авторская история и коммерческие проекты – разные миры, по-разному все представляющие себе. В Украине все документальное кино – авторское, а вот коммерческого не существовало, потому что его никто не покупал.
– Ведь где его показывать?
– Да, в эфир не ставили, а все, что было – это научпоп, не документалки. Но в мире коммерческое документальное кино – это просто безумная индустрия. Я сама на Netflix многое смотрела, но для нас это новый опыт, новый мир, мы его изучаем, делаем выводы. Преимущество в отсутствии привязки к формату канала, аудитории, территории – либо твоя тема, история и персонаж интересны, либо нет.
– Тот случай, когда контент действительно is king.
– Да. Но с дистрибуцией довольно тяжело. Когда мы покупали кино у мейджоров (Disney, Warner и т. д.), ездили на MIP, то считались маленькой территорией. Объективно Украина являлась частью CIS. А когда продаешь – ты не маленькая территория, а просто какой-то муравей, которого никто не видит. Так что это проблема, которой мы только начинаем заниматься.
– Война не сделала Украину более видимой?
– Из-за войны ты получаешь шанс, что хотя бы каждый пятый будет отвечать на твои письма. А дальше уже нужно двигаться, учитывая определенные нюансы, которые мы понемногу узнаём.
– Например?
– Мы сделали классные презентации наших фильмов, идей, начали рассылать, и оказалось, что в документальном кино они должны выглядеть иначе. Мне это объяснил один американец, продакшен которого делает документальные ленты (и они есть на Netflix), а затем просто прислал пример презентации. Там тоже картинки, текст, но это сильно отличается от питчей сериалов: они более подробны – фактически как сценарий, только с картинками. Мы этого не знали, поэтому должны были перестроить свои презентации.
– Кто занимается этим вместе с вами?
– Два продюсера: исполнительный и креативный. Но это не значит, что мы втроем делаем все. У нас есть шоураннеры с сестринских каналов, нашего продакшена или даже с аутсорса. Мы встретились, выбрали идеи, которые будем разрабатывать, подали определенный бюджет на девелопмент и начали работать.
– Летом речь шла о шести проектах? Не изменилась ли эта цифра?
– Несколько разработок пришлось заморозить. Например, фильм о Зеленском. Весной на MIPTV стало понятно, что к его персоне сейчас безумный интерес. Мы начали разрабатывать кино. Но пока разрабатывали, только на Channel 4 вышли три проекта. И еще два на BBC – неинтересные, плохо сделанные, но они уже вышли.
– Ну да, сбили интерес.
– Поэтому мы отложили на время. А потом коллеги говорят: у немцев безумный интерес к Кличко, поскольку он жил в Германии, а теперь – мэр столицы воюющей страны. Он интересная персона, может получиться классный контент. Мы сделали презентацию и начали искать партнеров, поскольку не готовы снимать за своих – своих нет, очень удобно (смеется). И таких разработок у нас много. Если сосчитать все, до двадцати штук наберется.
– То есть документальная копродукция – это пока потенциальная история?
– Не совсем так. Уже есть примеры проектов, реализуемых при международном финансировании. Среди них, к примеру, документальные фильмы с мощным социальным фокусом. Пока не могу раскрыть всех деталей, но скажу, что эти истории будут связаны с важными для группы темами роли женщин, а также проблемой гендерно обусловленного насилия. Создаем их вместе с Фондом, уже не первый год являющимся нашим важным партнером как в эфирных кампаниях, так и вне их. Пока завершаем производство этих продуктов вместе с нашими шоураннерами и планируем анонсировать их в ближайшие недели.
Также уже есть договоренность с американским дистрибутором по нашему фильму о фотографах на войне. Мы представили его трейлер на международных рынках и видели очень сильные эмоции и реакцию иностранных коллег. Планируем завершить производство где-то в конце весны.
Еще есть официальная договоренность с британским копродюсером касательно документального сериала о гибридной войне, развязанной рф против мира задолго до полномасштабного вторжения в Украину. Он будет представлять этот продукт не только в Великобритании, но там в первую очередь.
– Кикие еще подтвердженные партнерства у вас есть?
– Немецкий продакшен хотел делать в партнерстве с нами фильм о Буче. И мы хотели, предлагали им разных украинских режиссеров, но они выбрали российского режиссера, хоть и оппозиционного. Поэтому мы извинились и просто вышли из проекта. А сейчас делаем три фильма в копродакшене с британцами. Режиссер их почти снял – вернется доснимать в феврале. Один из проектов уже получил подтверждение от британского агрегатора.
– О ком речь?
– Это британский режиссер, он же и продюсер, а остальная команда – оператор, продюсер – украинская. Мы для него со всеми договариваемся, объясняем, как у нас все устроено. Он очень милый – привез мне Паддингтона в подарок (улыбается). В сентябре, перед приездом в Украину на съемки, спросил: «Что вам привезти такое британское?» Я написала первое, что пришло в голову, – Паддингтона. И он привез! Притом что это была проблема, поскольку умерла королева.
– Как это связано?
– По истории Паддингтон ест сэндвичи с мармеладом. И однажды на каком-то ивенте королева достала такой сэндвич – с тех пор везде шла коммуникация, что королева дружит с Паддингтоном. Поэтому, когда она умерла, британцы скупали всех Паддингтонов и несли в Букингемский дворец и другие резиденции королевы, так что найти медведя любого размера была целая проблема. Но режиссер нашел и привез. И поехал работать по Украине: и в Изюме был, и на линии разграничения под Запорожьем. Два фильма снял, а будет ли третий – вопрос, поскольку он о похоронах. Мы работаем, но это сложно сделать.
– А о чем другие?
– Один фильм об украинской православной церкви: как все непросто и что есть священники, перешедшие из московского патриархата.
– Неожиданная тема для британца.
– Для них это интересно, потому что ортодоксальная (ortodox, как они говорят) православная церковь – это в целом немного дикость на Западе. А их еще и две, и одна – конкретно коллаборанты… То есть он исследует эту тему на фоне полномасштабной войны. Другая история – о еде на войне, скажем так. Чем кормят военных, как они едят.
– Фиксеры, работающие с иностранными журналистами, говорят, что всем нужно «военное порно». А документалистам, выходит, нужно совсем другое.
– В мире таких вещателей, которые купят фильм о войне и где-то на годовщину поставят в эфир, максимум три. Это очень нишевая история. ICTV тоже не покупал о войне: никому не нужны ужасы. Все хотят развлекаться и релаксировать. Есть продюсеры, планирующие делать серии о войне в целом: война глазами женщин, глазами волонтеров и т. д. Такое уже можно продать, как мы любим говорить, на Netflix.
– А кто производитель этих британских фильмов с их стороны? Независимый продакшен?
– Да. У него, я так понимаю, есть разные сервисы, рекламное производство, но и под 300 документальных фильмов в библиотеке.
– И потом он хочет продать это, условно говоря, на Netflix.
– Кто именно купит – уже вопрос: их фильмы проданы на Amazon, на BBC. Но люди точно разбираются в этом, именно потому мы и зашли в партнерство. А вначале думали: «Боже, все хотят смотреть, как мы страдаем…» Никто не хочет это смотреть еще и в кино, новостей вполне достаточно.
– А чего они хотят? Все равно же дистрибуция за границу сейчас меняется?
– Не думаю, что сильно меняется, просто мы какие-то вещи не знали, не спрашивали, а сейчас начинаем спрашивать. Очень много запросов о пропаганде. Но здесь такая же история: они все равно хотят делать самостоятельно. Наша экспертиза им не очень нужна, даже несмотря на то, что контент о нас. Мы их интересуем как персонажи, а производить и контролировать этот сторителлинг они хотят сами. Им проще привезти всех в Украину – или хотя бы главного режиссера, чтобы он раскладывал историю так, как они видят. Именно это было определенным разочарованием, поскольку мы думали, что все нам закажут – вы только сделайте (смеется). Так, к сожалению, не работает.
– Есть ли интерес к партнерству во внутреннем производстве?
– Я думаю, что лучшим партнером здесь могут стать украинские компании и ответственные международные бизнесы, работающие в Украине. Согласитесь, большего запроса на проявления социальной и национальной ответственности сложно представить. Мы видим, как уже перестраиваются стратегии брендов в рекламе: все о заботе, о ценностях, о помощи тем, кто рядом. Это, конечно, не только о месседжах коммерческих сообщений, это и о тоннах продукции, переданной благотворительно, и о крупных социальных проектах, реализуемых при их финансировании.
В этой плоскости мы видим условно два направления партнерства. Первое – как раз о совпадении ценностей бренда с темами документального кино. Если мы, например, рассказываем историю о женщинах на фронте или в волонтерстве, а для бренда это ключевая тема, и во время войны они ее и словом и делом поддерживали – это идеальное совпадение. Оно как о нативной, более смысловой интеграции, так и позволяет расширить влияние социальной ответственности. Поскольку кино рассказывает самому широкому кругу людей о теме, вызовах и потребностях в ней. Второе условное направление – бизнес-герои. Есть отрасли, в которых мы видим, как «обычные» люди на своих рабочих местах начали играть чрезвычайные для страны и всех нас роли. Думаю, если есть бизнесы, которые хотели бы вписать необходимое в историю через документальный фильм – это могло бы стать хорошим партнерством.
– Вы сказали, что в 2023 году должно запускаться производство, если канал хочет что-то иметь на 2024-й. В этих планах есть игровой контент?
– Как канал мы пока что не производим.
– А как насчет девелопмента? Все же сейчас начинают думать, каким должен быть послевоенный контент.
– На самом деле всю весну мы пытались проанализировать чей-то опыт контентного создания после или во время войны. Но нашли всего две страны: Израиль и Южная Корея. Мы посмотрели на их рынки (к сожалению, там нет необходимых нам тематических исследований), какой контент вообще есть, какие истории, и поняли, что зритель не захочет смотреть о войне. Это точно будет контент вне времени.
– Но войну все же будет необходимо отрефлексировать.
– Думаю, именно рефлексировать никто не захочет, но игнорировать, что она была, тоже будет очень странно. Поэтому некие детали, послевоенный и военный быт, в контенте останутся.
– То есть это будет, условно, история о любви на фоне чего-то, что напоминает о войне?
– Мы живем в безумное, но очень интересное время. В каком нормальном мире я буду утром обсуждать с мужем, где были попадания и сколько дронов сегодня сбили? Это ведь ненормально! Но для нас это стало обычным. Когда громыхнуло рядом и я не пугаюсь, а понимаю: если услышала этот взрыв – значит, больше не прилетит. Когда меняется отношение к вещам, которые раньше казались ненормальными, – такие истории, мне кажется, было бы классно рассказать. Грубо говоря, если это будет ситком о друзьях или коллегах и они сидят в кафе, когда начинается воздушная тревога – что они обсуждают? Валим или не валим? Я об этом. Это не значит, что нужно показывать, как кого-то убили, но фоном, я думаю, такие вещи останутся в контенте надолго.
Я была в Израиле в августе, как раз во время обострения. Интересный опыт. Это не так, как в Украине: телевидение создает истории о войне, с которой они живут, но она уже не черно-белая. Например, шпионские истории, когда ты не знаешь, кто свой, кто чужой. У нас, конечно, есть подобные истории, есть коллаборанты, но для хорошей драматургии зритель должен чувствовать эмпатию ко всем героям, даже к подлецам. А какая эмпатия может быть у украинцев к этим гнидам? Конечно, сегодня все хотят рассказывать истории о войне, поскольку это болезненная тема. Но некоторое время, промежуток до рефлексии, мы будем жить просто в развлекательном контенте, где нет войны, а есть просто жизнь: готовим, поем, любим.
