С началом полномасштабной войны украинская киноиндустрия переживает не лучшие времена: после нескольких лет активного развития практически все производственные процессы пришлось поставить на паузу, а многие кинематографисты присоединились к ВСУ. Один из них – глава компании ForeFilms Владимир Яценко. И хотя большую часть его времени сегодня занимает настоящая война, профессию кинопродюсер тоже не забросил: в работе его продакшена находятся несколько проектов, которые рано или поздно доберутся до украинских зрителей, а сам Яценко продолжает участвовать в индустриальных событиях. Например, он не стал пропускать недавний Каннский кинорынок, где украинский контент был представлен беспрецедентно широко, а переговоры с партнерами порой ведет прямиком из окопа. Более того, в перерыве между фронтом и продюсерскими обязанностями Владимиру удалось найти время для интервью. А мы этим воспользовались, расспросив кинематографиста о настоящем и будущем не только его продакшена, но и всей украинский киноиндустрии.
– Владимир, какие впечатления оставила ваша недавняя поездка на Каннский кинорынок? Сейчас многие говорят, что украинский контент пользуется большим спросом в мире – это действительно так?
– Да, поскольку для этого есть объективные предпосылки. Например, если раньше какой-либо украинский фильм попадал в программу одного из кинофестивалей большой тройки – имею в виду Каннский, Венецианский и Берлинале – это было чем-то невероятным. А сегодня это норма, на которую реагируют в стиле «В смысле, а почему только один?» Конечно, к хорошему привыкаешь быстро. Но нужно учитывать объективную реальность: скажем, в официальной селекции Венеции в среднем ежегодно представлено 40 фильмов – по 20 в основном конкурсе и программе «Горизонты», еще 40 – в Каннах, около 80 – в Берлине, где много конкурсов и другая система. Пускай для ровного счета речь о двух сотнях картин, отбираемых на эти фестивали, а выпускается ежегодно более 30 тыс. фильмов. То есть вы сами можете математически посчитать шансы. Грубо говоря, большинство продюсеров, несмотря на суперуспешную карьеру, никогда не бывают на европейских кинофестивалях большой тройки. Украинцы же в последнее время ездят туда регулярно – у нас, например, в этом году будет уже третья Венеция. Думаю, это показывает, что не только мы молодцы, но и то, что украинский контент востребован. Понятно, что в 2022 году интерес к украинскому контенту специфический в связи с войной. Это и минус и плюс: с одной стороны, многие фильмы, не имеющие отношения к войне, не получают такого широкого освещения, какое было бы в других условиях, но с другой – картины, связанные с войной, получают дополнительную подсветку в медиа. Это видно и по Каннам: достаточно сильный авторский, но в то же время не связанный с войной фильм «Памфiр» попал всего лишь в двухнедельник – это хорошо, но это неофициальная селекция, а картина «Бачення метелика», рассказывающая о войне, попала в официальную секцию «Особый взгляд».
– Специфичность запросов связана только с войной?
– В основном да. У нас, например, сейчас очень много запросов на показы, особенно благотворительные, фильмов Валентина Васяновича. Мы даже говорили ему по этому поводу: «Дружище, что ж ты поставил годом окончания войны аж 2025-й? Пощадил бы нас, сделал бы хотя бы 2023-й!» (речь о сюжете фильма «Атлантида». – MBR). Но если серьезно, то, думаю, это тема большой дискуссии внутри индустрии, которая нам только предстоит. Не могу говорить за всех и не буду этого делать, но мне лично категорически не хотелось бы создавать в кино проекцию народа-жертвы. Так делают наши коллеги из бывшей Югославии – они до сих пор херачат фильмы о войне. Прошло 20 лет, но, когда речь заходит о постъюгославском кино, все понимают – оно либо о войне, либо связано с военной травмой. Мне бы не хотелось, чтобы так было и с нами. Да, фильмы о войне будут, но я буду стараться этого избежать.
Вообще у нас и до войны было много фильмов о нашей, скажем так, негативной специфичности: и с экологией у нас жопа, и с властью странные отношения, и так далее. А мне бы хотелось, чтобы через несколько лет мы в области кино могли бы конкурировать не только в сфере нашей необычности (что само по себе, в общем-то, неплохо), но и в том, какие мы обычные. Чтобы, к примеру, украинская комедия могла бы занять место «Еще по одной». Только представьте: мы в Украине снимаем комедию о троих пьющих учителях средней школы. Уверен, она была бы в десять раз веселее оригинала: и промилле было бы побольше, и действия героев – интереснее. То есть нам ничто не мешает, кроме ментальных шор. Конечно, не стоит забывать, что никто нас не ждет с распростертыми объятиями – мол, занимайте наше место, забирайте наши деньги и наш прокат. Поэтому тут предстоит хорошенько побороться локтями за свое место, но это хорошо и правильно. В общем, я за то, чтобы в системе новой нормальности в Европе мы стали лидерами. Это крутой челлендж, и ничто не мешает нам ставить такие цели.
– У ForeFilms уже есть проект такого рода – не связанная с войной комедия «Люксембург, Люксембург», которую вы, в частности, представляли на Каннском кинорынке. О ней я тоже спрошу, но сначала расскажите, почему вам было важно поехать в Канны лично? Учитывая службу в ВСУ, это наверняка было связано с определенными сложностями.
– Причин было много, и все так совпало, что получилось совместить. С одной стороны, есть несколько фильмов, среди которых и «Люксембург, Люксембург». По нему я чуть позже сделаю заявление касательно международного фестиваля (сейчас ждем пресс-конференции и подтверждения), но в целом мы нашли сейлза, и это одна из лучших и интереснейших мировых компаний – Celluloid Dreams. Если вы зайдете к ним на сайт, то увидите, что даже в шапке есть приписка the directors label, то есть они занимаются режиссерами. В свое время они открыли Франсуа Озона, работали со множеством других авторов – у них очень хороший вкус. А Хенгамех Патахи, иранская владелица компании, вообще считается человеком-легендой в своей сфере. Она была одной из тех, кто выстраивал бизнес сейлзов, и для нас огромная честь с ней работать. Хенгамех очень серьезно относится к фильмам: посмотрев монтаж «Люксембург, Люксембург», она написала нам большущее письмо, хотя обычно сейлзы так не делают. Она не боится работать с тяжелыми, сложными проектами. Например, «Пофарбоване пташеня» – это их тайтл, они работают с Такеши Китано и Ноа Баумбахом. У них много имен, и компания старается развиваться вместе с ними.
– Значит, есть вероятность, что «Люксембург, Люксембург» – не последний фильм Лукича, который взяла компания?
– Хотелось бы верить, конечно. Но они не просто пошли нам навстречу, а и очень помогают. За нами остались права на фильм, что вообще невероятно, они не берут свою комиссию, а только покрывают затраты, а еще говорят: «Мы будем продавать ваш фильм, но делать это для вас, чтобы вы могли и что-то зарабатывать, и ВСУ помогать». Это крайне важно, поскольку ничего из того, что нас когда-то кормило (в моем случае это реклама), сейчас не работает.
– А как сделка вообще стала возможной, кто ее инициировал?
– Это интересная история. Я знаю практически всех заметных сейлзов – и европейских, и частично мировых. Когда-то я посмотрел невероятный фильм Ксавье Леграна «Опека», а потом узнал, что его сейлз – это Celluloid Dreams. С тех пор я мечтал с ними поработать. Когда мы с Валиком [Васяновичем] делали «Вiдблиск», я написал всем возможным сейлзам, в том числе и им, правда, без особой надежды. Внезапно они включились, причем довольно эмоционально, прислав письмо с нечеловеческими дифирамбами Валентину. Но так получилось, что к тому моменту мы уже ударили по рукам с другой компанией, New Europe. Я честно об этом сказал, и тут произошло то, что меня очень удивило: Celluloid Dreams написали еще одно огромное письмо нам, и такое же – New Europe, где говорили: «Ребята, у вас в руках невероятный бриллиант, мы очень рады, что им занимаетесь именно вы, и верим, что вы сможете его огранить». То есть они грустили, но понимали и принимали наше решение работать с New Europe. А когда мы доделывали монтаж фильма Лукича, Celluloid Dreams были одними из первых, кому я на этот раз написал. Они посмотрели, подтвердили интерес, и после этого я не писал уже никому. Озвученные условия – это их инициатива, они сразу сказали, что таким образом хотят нам помочь. Хотя мы пытались предлагать другие варианты, чтобы они тоже могли что-то заработать. Что меня поразило, так это невероятная деликатность, с которой Celluloid Dreams относятся к картине, а их видение во многом совпадает с моим собственным.
– В Каннах вы наверняка презентовали потенциальным партнерам фильм Павла Острикова «Ти – Космос». Были ли по нему какие-то сделки и на каком этапе сейчас находится картина?
– Как раз 24 февраля должен был начаться последний блок съемок – те самые четыре дня с французской звездой. Мы договорились с актрисой Одри Дона, уже провели репетиции, и в этот день она должна была прилететь в Украину. Но за неделю до старта ее представители что-то почувствовали и попросили перенести начало съемок на 1 марта. А там, как вы понимаете, было уже не до съемок. Сейчас же мы ищем партнеров, с которыми фильм все-таки можно было бы доснять и закончить. Для нас это очень важно, снято порядка 85–90% материала, причем самое сложное – с огромной декорацией, части которой еще и двигались. Пожалуй, в нашем кино такого еще никто не делал, и мне очень хотелось создать украинский сай-фай, которым можно было бы гордиться. У нас потрясающий главный актер Вова Кравчук, которого мы искали полтора года и который сейчас тоже в ВСУ. Это немного отпугивает наших коллег: один из двух продюсеров в ВСУ, актер в ВСУ, и риски очень большие. По этому проекту было много переговоров, но сделок не было – люди не верят, что такой фильм можно сделать. Хотя они не верили и раньше: мы продвигали картину три-четыре года, и все сомневались, что ее в принципе возможно создать за столь маленькие деньги. Наша задача – доказать обратное, так что в этом случае я никуда и не торопился. У нас уже есть сейлз, компания Best Friend Forever, с ней мы занимались фильмом Васяновича «Атлантида», а сейчас ведем переговоры с несколькими европейскими компаниями, которые выступили бы копродюсерами и помогли закончить съемки этой осенью.
– Предположу, что это могут быть французские компании?
– Наоборот, мы договариваемся с кем угодно, но не с французами, поскольку тогда придется отдать им весь французский рынок. А у этого фильма он будет большим, ведь и история завязана на Франции, и актриса французская. Сейчас общаемся с итальянцами и ирландцами, но подробностей пока сообщить не могу. Еще один проект, который я презентовал на кинорынке, – «Я i Фелiкс» Иры Цилык. Его премьера состоится уже в этом году на одном из международных фестивалей (каком – пока сказать не могу), а в Каннах мы искали сейлза и вели несколько переговоров. В общем, работы там было очень много, но, кроме того, были и личные мотивы – я очень хотел побыть со своей женой Аней, которая по совместительству мой партнер-продюсер. Дома мы не видимся, поскольку я в ЗСУ, а ей в сентябре рожать, так что Канны были способом провести хоть немного времени вместе.
– Как начало полномасштабной войны в целом повлияло на работу вашего продакшена: сколько проектов на 24 февраля были в активной работе, сколько из них остановилось?
– Очень повлияло. Во-первых, это две уже упомянутые картины «Люксембург, Люксембург» и «Ти – Космос». Первая была почти готова, а по второй, как я уже говорил, остались и съемки, и очень много работы на постпродакшене. Кроме того, было два проекта, с которыми мы до этого выиграли питчинги, а в этом году должны были начать снимать. Один из них – очень классная израильско-украинская история «Дім», дебютный полный метр израильского режиссера Ор Синай, получивший Production Award от TorinoFilmLab (40 тыс. евро). Сейчас проект на паузе, его пришлось перенести на «после войны». Вторая история – фильм Наримана Алиева «Орталан», который победил на питчинге Госкино, а также был отобран на Berlinale Co-Production Market. Его съемки мы планировали на весну-лето нынешнего года, а теперь неизвестно, когда он состоится и состоится ли вообще. Также у нас было несколько проектов в девелопменте: это и новый фильм Лукича, и новая картина Васяновича, и полнометражный режиссерский дебют моей жены Ани Яценко (Соболевской). Плюс мы разрабатывали новый проект Острикова. Но сейчас все это заморожено: нет девелопмента, нет денег на девелопмент, нет денег ни у Госкино, ни у УКФ. Думаю, что по индустрии кино в целом нанесен просто сокрушительнейший удар, и в ближайшие года два – по самым оптимистичным прогнозам – я не жду вообще никаких чудес. Да, те, кто уехал (и женщины, и мужчины, успевшие сбежать), теоретически могут построить карьеру где-то в Европе, возможно, для них это было бы даже правильно, но внутри страны индустрия в очень сложном положении.
– При этом, насколько я понимаю, постпродакшен фильма «Ти – Космос» все же ведется?
– Да, вот буквально перед нашим разговором я приехал с монтажа. Мы сейчас его собираем, но пока не хватает трех сцен, две из которых хотим снять осенью, а третью – потом, как получится.
– Вы уже прикидывали, насколько война затормозит этап постпродакшена? До вторжения вы осторожно планировали премьеру на 2023 год.
– Да, в 2023-м мы думали быть в Каннах, но теперь я уже не понимаю, какими будут сроки. Мы все еще пробуем успеть, но я не очень верю, что получится. Хотя это очень каннский фильм – он и авторский, и при этом достаточно зрительский. Это новая для нас история, которая называется арт-мейнстрим. Я очень люблю такого рода фильмы, и именно ими мы хотели заниматься до начала полномасштабной войны. У нас было все расписано года на три вперед, а теперь вообще ничего непонятно. С другой стороны, это тоже своего рода новый этап, который мы принимаем. Поэтому никуда не собираемся уезжать и неразрывно связываем свои судьбы с Украиной.
– А что с фильмом «Люксембург, Люксембург»?
– Он тоже на этапе постпродакшена, сейчас готов только монтаж. Параллельно ведутся работы по звуку, цветокоррекции, музыке. С последней сейчас особенно сложно: покупать музыку стало тяжело, поскольку с большинством компаний, которым принадлежат права, до войны украинцы связывались через российские хабы. Теперь мы этого не делаем принципиально, а новые контакты за день не наладить.
– Насколько война повлияла на бюджеты этих фильмов?
– Конечно, все подорожало. Точных цифр я пока сказать не могу, но хорошо понимаю, что, когда придет время оставшихся съемок фильма «Ти – Космос» и нам нужно будет достраивать декорацию, ценник будет существенно выше, чем до 24 февраля. И это только один пример из множества. К счастью, большинство наших подрядчиков пока курс не пересчитывали, но, как долго это продлится, я сказать не могу. В конечном итоге, думаю, попадут все: все подорожает, каждый потеряет в деньгах. Не знаю, что Госкино будет с этим делать, но большое количество людей по объективным причинам никогда не смогут закончить начатые фильмы. И начинать думать, как с ними поступить, нужно уже сейчас.
– В Каннах вы пересекались и с коллегами-продюсерами, и с представителями Госкино – возможно, такие разговоры уже ведутся?
– Насколько я знаю, нет. Сейчас вообще много неопределенного: многие разъехались, некоторые ушли в ВСУ, индустрия фактически замерла. Кстати, из интересного: в ВСУ пошло много актеров – их я видел больше всего, а также сценаристов (например, Максим Курочкин, который был ранен), а вот режиссеров и продюсеров почти нет. Возможно, они не готовы защищать и умирать, потому что они – люди, скажем так, интеллектуального труда…
– Насколько я помню, вы и раньше вполне серьезно относились к возможному вторжению россии и на 2022 год осторожно планировали всего две украинские премьеры — «Я i Фелiкс» Ирины Цилык и «Вiдблиск» Валентина Васяновича. Как с этими планами сейчас?
– Сейчас вообще никак, мы все отложили. Да, я от многих слышал, что нужно развлекать, несмотря на войну, но мне это не кажется правильным. Вернее, я понимаю концепцию, что мы здесь рубимся для того, чтобы другие могли спокойно жить, и у меня к ней нет абсолютно никаких претензий. Но все-таки я хотел бы вдумчивого диалога со зрителями, и в качестве таких зрителей для меня особенно ценны те, кто сейчас воюет и не может пойти в кино. Поэтому все премьеры мы отложили на неопределенный срок.
– То есть это для вас больше моральный вопрос, чем вопрос бизнеса? Имею в виду, что дело не в неработающих кинотеатрах, а в том, что развлечения сейчас не ко времени?
– Для меня мораль и бизнес в принципе связанные вещи, но да, сейчас дело в несвоевременности. К тому же авторское кино, которым я занимаюсь, в Украине по большому счету бизнесом не является в отличие от той же Польши. О каком бизнесе может идти речь, если, например, до войны фильмы на телик с правом эксклюзивного показа покупались за $10-20 тыс., а в Польше – за $150-200 тыс.? Я уже молчу о Германии, где это может быть и $400 тыс., и больше. Кинотеатральный прокат – тоже слезы. Единственный способ заработать на авторском кино – это библиотека из 30-40 тайтлов. Нас спасал работающий рекламный продакшен, но сейчас приходится доедать остатки. Что будет дальше – очень трудно сказать, но, думаю, авторское кино, да и кино в целом в Украине еще очень долго не будет бизнесом. Даже если предположить, что, когда мы победим, в культуру начнут вкладывать огромные средства, мне кажется, с большой долей вероятности это утонет в чавканье псевдопатриотических фильмов. Конечно, мне бы очень этого не хотелось, но, чтобы этого избежать, нужна обстоятельная дискуссия внутри индустрии: что нам делать во время и после. А ее нет.
– Напоследок спрошу не о кино. Еще в марте вы с Сергеем Михальчуком начали проект Ukrainian Witness о войне. Расскажите подробнее, что это за инициатива?
– Здесь все вообще элементарно: мы собрались в такую могучую кучку – я, Михальчук, Юрий Грузинов, еще двое ребят не из индустрии – и задумались, что можем сделать. А поскольку мы умеем снимать, то и начали снимать все, что видим: Ирпень, Бучу, эвакуации, работу ГСЧС и т. д. Мы это делали, пока было возможно, а потом русские начали прицельно убивать людей с отметками «Пресса», и наши [военные], когда мы приезжали на позиции, разворачивали нас обратно. Таким образом мы органически поняли, что для продолжения съемок нужно присоединиться к ВСУ (смеется). После небольшого кастинга подразделений мы выбрали свое, все впятером добровольно мобилизовались, и теперь мы солдаты, у которых есть опция снимать. То есть наша инициатива никогда не была именно проектом в привычном понимании: мы просто снимали и выкладывали все, что видели. С самого начала наши материалы были copyright-free, а самым популярным, наверное, стал ролик про Ирпень, куда мы зашли одними из первых вместе с ГУР МО. Это было видео без слов: прекрасный весенний день, поют птички, бегают собаки, а на дорогах лежат тела. Его показал канал CNN, и, судя по их статистике, в США ролик посмотрели 167 млн человек, и еще 35 млн – в остальном мире. Также мы работали с ДУК ПС, были на выездах со «стугнистами» – словом, создавали контент и воевали одновременно. И сейчас продолжаем это делать, но многое по понятным причинам не выкладываем.
– Уже придумали, что будете потом делать с накопившимся материалом?
– Честно говоря, нет. Пока просто снимаем, без конкретных целей. Это и начиналось как witnessing, чтоб не поехать кукухой, и продолжается как фиксация себя и людей вокруг в новых обстоятельствах. Это очень интересно, ведь война – универсальный плавильный котел, который эту массу создает, и находиться внутри процесса – бесценный опыт. Конечно, есть риск, что кого-то из нас убьют или всех нас убьют, но мы чувствуем, что это именно то, что мы хотим и должны делать.
– Еще до мобилизации у вас были аккредитации от Минобороны – насколько сложно было их получить?
– Нам – несложно, поскольку мы были одними из первых. Потом, насколько я знаю, с этим было труднее. Появился же миллион псевдожурналистов: ими, например, стали все киношники. Но главная причина была в том, что именно журналисты для русских стали приоритетными целями, их начали убивать, и в МО справедливо решили ограничить выдачу аккредитаций. Многие из индустрии начали работать фиксерами, хотя до этого такого опыта у них не было. И их тоже убивали, как, например, нашу бывшую сотрудницу Сашу Кувшинову, которая работала на Fox News и погибла в Горенке от обстрела «Градами».
– Как вам в целом далось решение мобилизоваться?
– Тяжело. Был длинный и сложный разговор с женой, у меня двое, уже почти трое детей, и третий – сын. Но именно поэтому я такое решение принял: потом мне нужно будет ему объяснять, где я был и что делал во время войны. К тому же, мне кажется, комплекс выжившего – вещь еще более разрушительная, нежели быть в окопе. Это как с Майданом: на фронте мы чувствуем себя спокойнее, чем в тылу, есть понимание, что ты в правильном месте и делаешь правильное дело.
– И при этом вы продолжаете продюсерскую деятельность…
– Да. Это, конечно, очень странное ощущение: два очень разных, совершенно непересекающихся мира. Зато помогает отвлекаться. К тому же, думаю, война надолго, поэтому нужно учиться жить в новых условиях, в новой реальности. В позитивном для нас исходе в этом году все точно не закончится, а может быть, и в следующем не закончится. Теперь строить свою жизнь нужно иначе. Ну или хотя бы пытаться.
