Минувший год был сверхсложным для всех украинцев, и кинематографисты не исключение. Впрочем, пока индустрия игрового кино фактически замерла, у документалистов, наоборот, появилось немало работы, напрямую связанной с российско-украинской войной. Более того: кроме сбора нового киноматериала представители украинской документалистики активно занимались культурной дипломатией, презентовали нашу страну на различных площадках и обеспечивали голос там, где его готовы были слышать. Подвести итоги 2022-го для этого сегмента индустрии мы решили при помощи Дарьи Бассель – кинопродюсера, программера и директора индустриальной секции DOCU/ПРО Международного кинофестиваля Docudays UA.
– Со стороны кажется, что дела в документалистике в целом в этом году несколько лучше, чем у остальной индустрии. Но действительно ли это так? Жив ли этот сегмент по итогам 2022-го?
– На самом деле это так, поскольку документалисты оказались в выигрышном положении. Конечно, это относительно и условно, и, конечно, никто из нас не хотел бы быть в состоянии войны – мы бы с удовольствием делали фильмы на любые другие темы. Но имеем то, что имеем: документалистов интересует жизнь во всех ее проявлениях, в том числе экстремальных, самое большое из которых с нами сейчас происходит. Грех это не документировать, не делать фильмы, и все именно этим занимаются – даже те, кто раньше работал исключительно в игровом кино.
Конечно, есть много но. Как продюсер могу сказать: снимать есть что, но с финансированием большие проблемы. С одной стороны, поддержка Украины из Европы и Америки увеличилась, Украина, разумеется, больше на слуху, многие нам сочувствуют и готовы помогать. Но рынок есть рынок, бизнес есть бизнес, а коммерция есть коммерция. Правила рынка меняются очень медленно и, по сути, без большого желания со стороны игроков этого рынка. К примеру, в документалистике много контента финансируется европейскими бродкастерами. В ноябре я была на IDFA Forum – рынке кинофестиваля IDFA, и женщина, представлявшая один из голландских бродкастеров, так мне и сказала: «У меня есть всего 20 слотов в год, соответственно, я могу профинансировать всего 20 фильмов». И конечно, не может быть так, чтобы все они были украинскими: из двадцати проектов нашим может быть лишь один. То есть этой женщине сначала нужно понять, какой украинский фильм стоит финансировать, какой сможет стать хитом. Вот и получается, что все украинские фильмы, а также ленты иностранцев, которые создаются в Украине и об Украине, сейчас между собой конкурируют, причем эта конкуренция намного выше, чем была до полномасштабного вторжения. С одной стороны, конкуренция – это стимул, а с другой – она существенно усложняет нашу жизнь. К тому же украинцам сейчас по многим причинам трудно ездить на кинорынки, у нас меньше связей с десижен-мейкерами на Западе. Именно сейчас это меняется, хоть и небыстро, а со стороны Европы и Америки большое желание построить эти мостики с нами. Просто нужно понимать, что это очень медленный процесс, а индустрия – довольно неповоротливый механизм.
– Можно ли сказать, что желания построить мостики стало больше, чем было до февраля 2022 года?
– Да, банально есть даже человеческий фактор: многие нас знали до вторжения, мы сотрудничали во многих проектах. И когда люди пытаются примерить на себя нашу ситуацию с войной, конечно, включается эмпатия, желание помочь. Это хорошо, так как побуждает их что-то делать. Кроме того, эта эмпатия открывает для нас определенные рыночные двери. Например, сейчас украинскому проекту намного проще попасть на какой-то маркет или получить финансирование. Есть продюсеры, готовые брать украинские компании в свои проекты копродюсерами, даже понимая, что они не могут привнести финансирование, потому что Госкино не работает. Скорее сегодня это имиджевая история, так как при условии украинской компании on board тебе открываются какие-то другие двери.
– Говоря о финансировании, стало ли больше международных грантов для украинских документалистов?
– В принципе, да. Есть европейские инициативы: например, тот же кинофестиваль IDFA с начала полномасштабного вторжения организовал специальный фонд ICFR, где украинские кинематографисты могли получить быструю помощь. Это были небольшие гранты – от 500 до 1500 евро, но согласно замыслу они должны были предоставляться почти мгновенно. Да и в целом IDFA делает очень много для украинских документалистов. В ноябре на фестивале была очень большая наша делегация, и все ее финансовые вопросы закрыл сам фестиваль. Также в разных секциях индустриальной программы было много украинских проектов, а в рамках фонда IDFA Bertha Fund провели отдельный колл для наших проектов – насколько я знаю, раньше такого не случалось. Кроме того, есть наша с Docudays инициатива FILMBOOST, которую мы проводили совместно с Немецкой киноакадемией, со своей стороны получившей финансирование от немецкого Министерства культуры и Goethe-Institut. С ее помощью мы смогли выдать 60 грантов, каждый по 5 тысяч евро. Думаю, это достаточно хорошая история. Есть Украинская киноакадемия, которая совместно с Netflix сделала очень классный проект по поддержке кинематографистов, в том числе работающих в документалистике. Мне сложно представить, что FILMBOOST или проект Украинской киноакадемии состоялись в этом году, если бы не война. Так что поддержка есть.
Кстати, у нас по Docudays недавно был звонок с американцами: есть такая IDA, International Documentary Assosiation, крупная американская организация, занимающаяся документальным кино. Они тоже очень настроены помогать, сейчас ищут пути, а мы со своей стороны думаем о форматах. Это находится на очень начальном этапе, однако если все звезды сойдутся – в 2023 году мы сделаем что-то совместно.
– Вы отметили, что в 2022-м в документалистику пошли буквально все: и те, кто раньше работал исключительно в игровом кино, и люди из рекламы. Как это, по вашему мнению, влияет на качество отрасли?
– Пока у меня нет ответа. Думаю, он может появиться, когда хотя бы какие-то фильмы выйдут, мы их увидим и сможем сделать выводы. Я не исключаю, что кто-то, кто работал в рекламе или игровом кино, круто и неожиданно реализуется в документалистике. В течение года мы проводили разные опросы среди документалистов, чтобы узнать, чем вообще занята отрасль, особенно в начале вторжения. И из того, что я увидела в резюме людей, ранее не занимавшихся документалистикой, у меня создалось впечатление, что они не очень хорошо чувствуют этот жанр. Но тогда это были единичные случаи, а сейчас создается так много всего, что я не берусь делать выводы – думаю, что не вижу и не знаю даже половины. Однако могу сказать стопроцентно: эта война побуждает нас глубоко осмысливать и переосмысливать нашу жизнь и ценности. Мы пытаемся понять, почему это происходит, почему это происходит с нами, что будет дальше. Всплывают очень глубокие исторические и философские вопросы, и документалисты, серьезно работающие в этом жанре, будут стараться создавать фильмы именно об этом. Естественно, это повлияет на качество отрасли. Впрочем, нужно понимать, что речь идет о лентах, которые выйдут не в 2023-м – речь идет о следующих двух, трех, четырех годах.
– Понятно, что сейчас большинство рефлексий в документалистике, прямых или косвенных, именно вокруг войны. Но возможно, вы знаете о проектах, посвященных другим темам? И не окажемся ли мы через несколько лет в ситуации, когда документального кино не про войну вообще не будет?
– Действительно, фильмов о войне и связанных с ней событиях будет очень много. На самом деле рынок уже сейчас перенасыщен: на разных европейских площадках я слышала от многих иностранных друзей и партнеров предостережения, что скоро будет overload проектов о войне. Следует также учитывать, что над этой темой работают не только украинцы, но и иностранцы. Но я бы этого не боялась, так как считаю, что талантливое кино остается таковым в любом случае. Талантливых лент во все времена не так уж много, поэтому, думаю, баланс сохранится и в нашем случае.
Что касается вопроса, есть ли сейчас проекты не о войне – да, они есть. Например, мне сразу приходит в голову работа Сергея Лысенко «Битва за рай» о заповеднике «Тузловські лимани». Этот проект начинался за несколько лет до полномасштабного вторжения, но завершается сейчас. Еще один пример – работа One Day I Wish To See You Happy молодого режиссера Марины Никольчевой, которую она создает вместе с Максимом Васяновичем. Это, собственно, фильм о Максиме Васяновиче, на примере которого авторы исследуют отношения художника с самим собой и его попытки найти вдохновение. Очень классное интимное кино, также начинавшееся задолго до вторжения. Не знаю, будет ли там подниматься тема войны, но если и будет, то в контексте внутренней жизни человека-творца. Еще есть проект Маши Пономаревой Nice ladies, который рассказывает о харьковской команде по чирлидингу и сейчас находится на этапе монтажа. Конечно, абсолютное большинство проектов, начатых после 24 февраля 2022-го, так или иначе фокусируются именно на войне, но очень многие картины начали жизнь до вторжения и сегодня еще находятся в работе. Если же предположить, что война продлится еще год или больше (чего, конечно, никто не хочет), то я уверена, что со временем документалисты будут отходить от военной тематики и снимать фильмы и на другие темы, концентрируясь больше на событиях из повседневной жизни.
Oleksandr%20Techinsky.jpg)
– А в целом, по вашему мнению, такие острые и болезненные события обогащают документалистику или наоборот? Грубо говоря, переживая подобное, художники видят шире или уже?
– Честно говоря, я считаю, что война никого и ничто не обогащает и не может обогатить. Это точно огромная и необъятная травма как общественная, коллективная, так и частная. В нашем сообществе было много разговоров о том, что война открывает новые возможности, хотя и является болезненным и травматизирующим событием. Я уверена, что все эти возможности не стоят цены, которую мы платим. К тому же насколько велика эта цена, мы поймем только тогда, когда война закончится, все наши родные, друзья, коллеги вернутся с передовой, и мы осознаем, в каком они состоянии. Ясно, что война – это экстремальное событие, которое дает совсем другой опыт, даже на чисто физическом уровне: думаю, все мы 24–25 февраля физически чувствовали себя не так, как всегда. Это, конечно же, влияет на мировосприятие, и после подобных потрясений человек начинает понимать все несколько иначе. А для документалиста – и любого другого художника – это хлеб.
– А как война повлияла на копродукционные и дистрибуционные процессы в документалистике?
– Во-первых, сейчас очень сложно производить копродукцию. Для этого сопродюсер должен внести в проект финансовую долю, а в Украине сегодня ресурсов очень немного. У нас, к сожалению, и до полномасштабной войны отсутствовала какая-либо диверсификация: был УКФ (но только при условии, что режиссер из Украины), было Госкино – и, собственно, все. По понятным причинам Госкино сейчас не открывает новых опен-коллов, поэтому украинские продюсеры, в частности документалисты, оказались, как я уже говорила, в довольно странной ситуации: с одной стороны, есть международное сообщество и его большое желание нам помочь, а с другой – система крайне негибкая и очень медленно адаптируется к новым реалиям. Например, Польский институт в определенный момент объявил специальную программу для польско-украинской копродукции, в рамках которой польские продюсеры могли бы подать украинский проект на развитие сценария и получить 25 тыс. евро. Звучит просто божественно, и мы даже хотели подать один проект на этот конкурс, однако со временем выяснилось, что по условиям фонда права на проект должны остаться только у польского продюсера. Что, соответственно, лишает украинского продюсера субъектности: как продюсер я в будущем не смогла бы никоим образом влиять на проект. Понятно, что можно было бы искать выходы из такой ситуации, но сам факт таков: нюансов предлагаемой нам помощи очень много.
Вопрос того, что украинский продюсер может привнести в проект в сегодняшней ситуации, остается открытым и сложным. Можно обращаться в фонды и бродкастеры, получать от них финансирование и таким образом закрывать украинскую долю, но здесь возвращаемся к огромной конкуренции среди документалистов. Я считаю, что решением этой проблемы, по крайней мере частичным, было бы создание независимого фонда, который наполнялся бы за счет европейских и международных фондов и организаций, благотворителей и меценатов, а украинские кинематографисты могли бы получать из него финансирование – даже небольшое, которое считалось бы вкладом украинского продюсера в международном копродукционном проекте. Мы много говорим об этом с международными партнерами и друзьями с самого начала вторжения, и подобная инициатива была бы полезна не только для Украины (стран, оказавшихся в подобных затруднительных обстоятельствах, хватает). Пока это на уровне идеи, но мы со своей стороны – имею в виду сообщество украинских продюсеров – поднимаем вопрос при каждой возможности. Надеюсь, рано или поздно это выльется в практические шаги.
– Вы уже думали, как это должно быть оформлено с точки зрения государства? Грубо говоря: есть украинские продюсеры, есть фонды и меценаты, которые хотят дать им денег. Нужно ли привлекать к процессу представителей власти – тот же Минкульт или Госкино?
– В данном случае, думаю, не нужно, поэтому мы и говорим о создании именно независимого фонда, являющегося альтернативным источником финансирования для киноиндустрии. А когда возможность финансировать отрасль снова появится у Госкино, мы получим диверсифицированную систему с двумя источниками – ведь это прекрасно! В целом наше видение заключалось в том, что фонд должен быть инициативой именно европейского сообщества, но пока это только красивое видение.
– Учитывая это, а также то, что главным источником финансирования для киноиндустрии пока остается государство, какой вы видите украинскую документалистику через несколько лет? Что будет после завершения проектов, которые начали создавать до 24 февраля 2022 года?
– Сейчас мы на довольно сложном этапе, но я считаю, что через несколько лет украинскую документалистику ждет некий бум и развитие, что проекты будут, и будут качественными. Документалистам в этом плане повезло, если можно так сказать: бюджеты у нас значительно меньше, чем в игровом кино, а производственный процесс более простой, ведь в нем, как правило, задействованы три-четыре человека. Это более гибкий процесс, который быстрее и лучше адаптируется к новым, особенно экстремальным условиям. Поэтому украинское документальное кино будет, даже если Госкино вообще исчезнет. Более того, даже если исчезнут украинские продюсеры (смеется), режиссеры найдут путь к созданию своих фильмов. Один из таких примеров – новая картина Алисы Коваленко, которую она питчила на IDFA Forum. Кажется, Украины там среди стран-производителей вообще официально нет: основная продюсер из Польши, также есть копродюсер из Дании. Подобных случаев может быть много.
С дистрибуцией же в Украине дела и до войны складывались не очень, а теперь стали еще хуже. К примеру, мы были украинскими копродюсерами ленты «Будинок зі скалок», вошедшей в шорт-лист премии «Оскар», получившей награду на «Санденсе», и в целом это очень классное кино. И вот мы говорили с Денисом Ивановым из «Артхаус Трафика», который согласился, что это отличный фильм, но брать его не захотел, поскольку не увидел коммерческого потенциала. Для меня это свидетельствует о том, что ситуация серьезная и для документалистики не очень хорошая. На международном рынке ситуация, конечно, лучше: продать украинский фильм сегодня проще, чем раньше, а байеров по-прежнему интересуют в первую очередь человеческие истории. Но и проблемы тоже есть. Например, мы с Олей Журбой сейчас делаем проект, посвященный украинским беженцам. Это очень артовое кино, в котором вообще нет героя, это портрет большого количества людей. Мы питчили его на разных рынках и везде сталкивались с тем, что потенциальные партнеры и десижен-мейкеры не понимают, будет ли кино интересным для аудитории, если она не сможет следить за конкретным героем. На самом деле я даже не знаю, что им отвечать, ведь наша цель – сделать фильм, который был бы документом эпохи, но и у них есть собственное видение: нужны интересные, драматургически понятные истории. Хотя так было и до полномасштабной войны.
– Проекты, которые были готовы еще до вторжения и напрямую не касаются войны, сегодня продавать на международном рынке проще?
– В определенном смысле да. Как минимум зайти и начать разговор стало проще. Чем это закончится и что будет дальше, пока неизвестно, но первый шаг стал легче, а двери – более открытыми.
Вторая часть интервью, которую мы опубликуем уже завтра, посвящена не менее интересным темам: проведению кинофестиваля Docudays UA в условиях полномасштабного вторжения и отсутствия господдержки, особенностям работы с большими международными площадками и борьбе украинцев с «великой российской культурой». Дождитесь.
