В этом году (правда, пока без конкретной даты) в национальный прокат должен выйти фильм Ирины Цилык «Я і Фелікс» – экранизация романа Артема Чеха «Хто ти такий?», произведенная продакшеном ForeFilms при поддержке Госкино. Мировая премьера ленты состоялась на Варшавском международном кинофестивале, национальная – в рамках украинского конкурса ОМКФ, а теперь фильм путешествует по другим кинофорумам, в частности недавно участвовал в международном конкурсе «Миколайчук OPEN». Во время фестиваля также состоялась встреча с режиссером, во время которой Ирина Цилык рассказала о...
...о фильме «Я і Фелікс»
– Мне кажется, по книге «Хто ти такий?» можно снять очень разные фильмы. Сама книга гораздо жестче и мрачнее, но я, видимо, просто не умею снимать такие фильмы: думаю, даже если бы я захотела, вряд ли смогла бы снять очень жесткую историю. Мне все же свойственно искать что-то светлое, на что можно опереться. Наверное, этот фильм был попыткой оглянуться назад и примерить обувь наших родителей, бабушек, дедушек – с взрослением у меня появилась иная оптика, чтобы посмотреть, как им жилось в те времена. Теперь я мама подростка, который постоянно недоволен мной. Пятнадцать минут назад он сказал, что я ему испортила жизнь и все лето (я еще под впечатлением от этого разговора). И мне хотелось в этом фильме поговорить с поколением наших родителей, сказать, что я теперь понимаю, хочется за что-то извиниться, за что-то поблагодарить. Они пытались насытить нашу жизнь хоть каким-то светом, и этого светлого было много.
Удалось далеко не все. Я вообще тот человек, который преимущественно недоволен собственными работами: всегда получается большая пропасть между тем, как это было в голове, и тем, что получилось. Но фильм уже снят, он уже пошел в люди, поэтому пусть живет своей жизнью.
...о работе с Артемом Чехом
– Я никогда не пробовала работать с чужим материалом, всегда писала себе сама. Поэтому очень важно, чтобы мне разрешали быть собой. Продюсерам идея [фильма] нравилась, и Артем Чех дал полную свободу: сказал, что это мое кино, а он рядом, чтобы подстраховать. Возможно, было бы интересно посмотреть экранизации этой книги другими режиссерами – это было бы совсем другое кино. Мне хотелось с нежностью посмотреть на мир Чеха: как маме, как подруге, как жене. С уважением к этому миру.
В целом все зависит от того, кто двигает историю вперед. В фильме я была этой ведущей. Артем Чех дал мне свободу рассказать эту историю по-другому. Мы вместе писали сценарии, но это уже не было его произведение, это было мое произведение. Я отталкивалась от его книги, а на самом деле сделала совсем другое кино.
...о работе с актерами
– Как зрительница за последние пять лет я увидела много украинских лент, в которых не верю тому, что происходит в кадре. На мой взгляд, у нас отсутствует школа, где актеров учили бы специфике работы в кадре. Наших молодых актеров в основном затачивают на работу в театре, а кино – совсем другой инструментарий. Но мне кажется, что за последние годы мы все лучше научились друг с другом работать. Режиссерам тоже не хватает практики: чтобы снимать действительно сильные, убедительные ленты, в идеале ты должен снимать фильм за фильмом. А здесь одна лента выходит раз в пять – десять лет.
Что касается меня, то все тоже было вслепую, на ощупь. Я доверяю своей интуиции, и мне помог, вероятно, опыт работы в документальном кино. Когда я взялась за фильм [«Я і Фелікс»], было очень рискованно объединять профессиональных и непрофессиональных актеров, так как часто это заканчивается плохими результатами. В нашем случае это, мне кажется, сработало. Поскольку я позволила непрофессиональным актерам быть собой в предложенных обстоятельствах (основные роли в ленте сыграли дебютанты: Феликса – поэт, художник и музыкант Юрий Издрык; подростка Тимофея – ивано-франковский актер Владислав Малюк, до этого принимавший участие только в театральных постановках; мальчика в младшем возрасте – сын Ирины Цилык и Артема Чеха Андрей. – МН).
Как минимум я им разрешила говорить так, как говорится. У меня в кино все говорят по-украински – такие правила игры. Хотя в реальности мы понимаем, что большинство прототипов были русскоязычными. Но при выборе, кто сыграет эти роли, было очень важно, чтобы для них украинский был территорией, где они чувствуют себя максимально свободно: если есть возможность импровизировать, их не должна сдерживать речь, они должны ею играть.
С дачей был интересный эксперимент. Кажется, его придумал продюсер Владимир Яценко. У нас было довольно мало времени на подготовку. Мы с актерами поехали вместе отдыхать, жили в одном доме. И это было суперполезно: все между собой перезнакомились, появились определенные отношения между людьми, которые потом тоже были в кадре.
...о ленте «Бачення метелика»
– Идея фильма родилась после того, как Максим Наконечный посмотрел мой документальный фильм (картину 2017 года «Невидимий батальйон» о женщинах на войне. – МН). Он увидел историю об Андриане Сусак, у которой была договоренность с побратимами: «Я бы хотела, чтобы меня убили, но не дали возможность попасть в плен». Макса поразила сама идея об этом, и он стал думать дальше: а если нет? А если женщина попадает в плен? Что может произойти? Он захотел из этого сделать фильм, но чувствовал, что ему нужен женский взгляд, соавторка. И он пригласил меня.
Был очень интересный опыт работы. На самом деле я не знаю, как пишутся сценарии вместе, но у нас это получилось гармонично. Максим создал очень хорошо прописанный скелет, а я наращивала мясо. Большинство сцен и диалогов написано мной, но далеко не все. В некоторых решениях мы так и не сошлись. Что-то мне не нравилось (например, поэтические образы: я была против этих видений со змеей, с бабочкой – мне казалось, что они выпадают), но это был его фильм, и я с уважением отношусь к его выбору. Это тоже важный опыт, как нужно вовремя отойти и дать автору возможность сделать то, что он хочет.
Для меня это очень знаковый проект. И тоже так удивительно сложилось, что мы его сняли еще до того, как началось самое страшное. Когда мы гораздо больше узнали о том, что бывает с женщинами и мужчинами, попадающими в плен. Потому что, когда мы изучали материалы 2016–17 годов, информации было мало. К примеру, выписывая сцену обмена пленных, я не до конца понимала, как это происходит. Мы все искали, общались с теми людьми, но информации не было так много, как сегодня.
Но есть одна сцена (где главные герои встречаются с побратимами дома, пьют горилку и смотрят видеовоспоминания), которуя я писала из своего опыта. Так как это были побратимы Андрианы в жизни.
...о ветеранах
– Ветеранов становится все больше, и еще неизвестно, сколько времени это продлится. То, что ветеранов сейчас будет так много, – это отдельная большая тема. И я очень жду от них рефлексий: очень надеюсь, что им это поможет вернуться в мирную жизнь и самим рассказывать о себе, а не ждать, что окружающие их люди искусства расскажут историю о них. Коллективная травма приобретает такие черты, что скоро мы столкнемся с огромной бедой, поскольку не знаем, как помочь этим людям. Для меня эта тема тоже важна, ведь – так сложились жизненные обстоятельства – я уже долгое время окружена ветеранами. И отчасти понимаю природу травм, которые они носят в себе.
...о 90-х
– Мне кажется, сравнивать наши с Сенцовым фильмы (речь о ленте Олега Сенцова «Носоріг». – МН) максимально некорректно. Это абсолютно разные авторские миры. Сейчас [в украинском кино] будет ряд фильмов о 90-х. Мы выросли, поколение за 35, 40, 45. И вдруг за последние несколько лет создалось как минимум несколько лент – Тони Ноябревой, Филиппа Сотниченко, Ани Бурячковой – именно об этом периоде. Наверное, мы созрели, чтобы как-то оглядываться назад и высказываться. Но совершенно очевидно, что мы все разные. Я верю в авторский взгляд. И тем интереснее эти авторские взгляды сравнить: как мы все видели и чувствовали.
Если вспоминать книгу Артема – она о 90-х, но многое перекликается с настоящим. В частности, тот же Феликс с посттравматическим синдромом. Он не может лечиться. И ты понимаешь: мало что изменилось за минувшие годы, мы до сих пор сталкиваемся с этой проблемой. Так что эта история будто о прошлом, но она и о нас сегодняшних. Здесь еще интересна разница опытов, поскольку Феликс участвовал в Афганской войне – войне, где ты не защищаешь свою землю. Знаешь ли ты, за что воюешь, почему убиваешь людей? Эта тема осмыслена лишь отчасти.
...о фильме «Земля блакитна, ніби апельсин»
– На самом деле у моего предыдущего документального фильма – «Земля блакитна, ніби апельсин» – был другой старт, другая идея. Продюсер Анна Капустина предложила снять документальный фильм о проекте «Жовтий автобус» (заключается в том, что профессиональные украинские кинематографисты проводили кинолагеря для подростков в прифронтовой зоне), и меня сначала пригласили туда как гостью, показать один из своих коротких метров, познакомиться с детьми.
Потом я ездила преподавательницей в один из лагерей, в Авдеевку. На меня огромное впечатление произвел этот проект, эти дети. У детей из прифронтовой зоны особенно чувствуется эта жадность ко всему, что не является войной. Война для них – рутина, их повседневная жизнь, они на нее даже не реагируют. А мир кино – магическое измерение, параллельная вселенная. И мы поначалу думали, что наш фильм будет о проекте «Жовтий автобус». Но потом что-то пошло не так: я поняла, что не знаю, как снять групповой портрет. Я наметила разных героев, и мы сняли кучу классного материала, который просто лежит. Я еще иногда думаю, что, может, из него стоит что-нибудь сделать, хотя бы короткий метр. Ведь теперь той Авдеевки, которую мы сняли тогда, уже нет.
Не сложился тот проект, поскольку потом был поворотный пункт: две девушки из этих лагерей пригласили нас в гости в Красногоровку, в свою семью. Мы поехали просто посмотреть. Но когда увидели их маму, братьев, весь этот дом с котами, моментально стало понятно, что я могу сделать другой фильм – возможно, даже сильнее. Который фактически тоже о детях и о том, как они снимают кино в этих условиях. О том, что при всех этих обстоятельствах они живут полноценной жизнью. Мы сняли другой фильм, но этот материал меня до сих пор мучит.
Кстати, «Земля блакитна» – тоже в определенной степени мир, которого уже нет. Два дня назад мне написала Аня, мама этих детей: для нее теперь каждый показ нашего фильма – возможность побывать дома, поскольку они с началом полномасштабного вторжения уехали. Мы им помогли уехать в Литву. Их дом частично разрушен. Красногоровка также сильно побита. Части объектов, которые есть в кадре, больше не существует.
...о следующем проекте
– Я не знаю, каким будет следующий фильм: возможно, как раз очень поэтическим, ведь это анимация (Ирина работает над анимационным документальным фильмом «Червона зона», девелопмент которого поддержал Eurimages. – МН). Анимация и поэзия, мне кажется, очень хорошо дружат, это именно тот союз, который мне будет интересен. Поскольку можно нарисовать какие-то уровни, недоступные в игровом или документальном кино.
Мне кажется, я впервые так близко подошла к каким-то очень личным переживаниям: в поэзии я себе это разрешаю, а в кино, похоже, такого у меня не было. Здесь я буду прямо говорить о себе, о моей семье, об интимных вещах. Для этого анимация очень хорошо подходит. Не представляю, как бы я в документальном или игровом кино говорила о столь интимном. А нарисовать – это в определенной степени спрятаться за этими рисованными персонажами, немного себя обезопасить. Это такая территория свободы.
Честно говоря, полномасштабное вторжение и все, что с нами произошло, заставило меня чувствовать, что я больше не знаю, о чем говорить и как. Для меня это период внутреннего молчания и попытки прислушаться к себе, понять, на какой уровень мне нужно перейти. Единственный проект [над которым могу работать] – анимационный. Этот проект будет длиться годы. Известно, что это очень долго и дорого. Может, это и хорошо. Хотя неизвестно, что будет с нами через условные пять лет, когда выйдет этот фильм. А как его сделать, чтобы через пять лет он был до тех пор актуальным и нужным? Есть у меня некоторые мысли, но я еще с этим разбираюсь. Также мы еще разбираемся, как позиционировать этот проект. Например, есть жанр анимационной документалистики. Но возникает вопрос: это просто анимационный фильм, отталкивающийся от реальных событий из моей жизни? Не знаю.
...об Агнешке Холланд как ролевой модели
– Я, вероятно, из тех, кто до сих пор ищет свой путь (у режиссера был документальный дебют, теперь – игровой, а в работе – анимационный. – МН) и до сих пор не нашла ответа, в чем моя суперсила. Хотя для этого тоже нужна смелость, потому что страшно ошибаться. Страшно заходить на те территории, где тебе на самом деле нет места. С другой стороны, без ошибок не может быть внутреннего роста. Поэтому я думаю, что могу себе позволить побыть молодым режиссером, хотя мне уже сорок. Я понимаю, что могу пробовать что-то новое столько, сколько захочу.
Я сейчас подумала, что у меня появилась определенная ролевая модель. Два года назад я познакомилась лично с Агнешкой Холланд. Она очень зрелый режиссер, но настолько молодая... у нее даже пластика такая: как она ходит, говорит, как она шутит. И мне кажется, она также позволяет себе до сих пор искать свой стиль. Я на все это смотрела и думала: хочу быть такой, как Агнешка Холланд.
...о влиянии войны на украинское кино
– В какой-то степени мы чувствуем себя заложниками запроса на тему войны. Хотя за последние девять лет были разные волны: например, когда выходила «Земля блакитна, ніби апельсин», уже было ощущение, что все устали от фильмов из Украины о войне и хочется нового взгляда на это. А тут у нас началось полномасштабное вторжение... Конечно, есть риск, что теперь от нас будут ждать только этого. Фестивали хотят фильмов именно о войне – другое им менее интересно. Фильмы коллег, снятые на какие-то другие темы, преимущественно не попадают в волну того, чего от нас ожидают. Но это частный вызов. Если говорить об украинских проектах, которые сейчас поддерживают международные фонды – это большинство проектов о войне.
С другой стороны, о чем нам еще сегодня говорить? Мне хотелось бы с этой темой попрощаться, но я разрабатываю проект о моем мире, моей семье, моих друзьях и об изменениях, произошедших из-за войны, о шрамах, которые, возможно, не всегда видны. Мы все очень изменились. И значит, я снова не могу от этой темы отойти. Но вероятно, нужно пройти этот путь. Ну и, наконец, война еще не завершилась. Большинство украинских художников до сих пор ищут формы, как об этом говорить. Думаю, война будет десятилетиями выходить из всех нас – это наша реальность.
Конечно, мне хочется увидеть впоследствии очень масштабные игровые картины, но на это нужно время. Я думаю, что сейчас рано. У документального кино есть все для того, чтобы останавливать мгновение, но одновременно и рефлексировать. Сейчас время документального кино. В конце концов его проще снимать, не нужны огромные бюджеты, как на [игровое] кино.
