В этом году Украина была представлена на Венецианском международном кинофестивале лентой Анны Бурячковой «Назавжди-Назавжди», соревновавшейся в программе Orizzonti Extra. История о сложных отношениях киевских подростков в конце 90-х собрала полный зал иностранцев и хорошие отзывы. Но предшествовала этому моменту сложная производственная история: от написания сценария во время карантина до монтажа в разгар полномасштабной войны с россией.
Картина стала первой полнометражной работой Анны – опытного режиссера, специализировавшегося на сервисных съемках, клипах и рекламе. О переходе от короткой формы к полному метру, своем особом методе работы с молодыми актерами, а также об амбициозных планах на игровое и документальное кино – в интервью Бурячковой для MBR.
– Вы долго работали в рекламной индустрии и уже совсем не дебютанткой пришли к созданию фильма «Назавжди-Назавжди». Расскажите, с каким трудностями вы столкнулись во время съемок полного метра. Как вы оцениваете этот опыт?
– На самом деле реклама и музыкальные видео очень прокачивают скиллы – особенно когда это происходит часто. И учат рассказывать любую историю в очень короткие сроки. О трудностях сложно сказать. Но я очень счастливый человек, поскольку вся команда, с которой я работаю и над клипами, и над рекламой, пошла со мной в кино. Так что для большинства членов команды это был также первый полный метр. Впрочем, нам было очень комфортно вместе, что крайне важно на таких больших проектах: имея людей, с которыми ты смотришь в одну сторону, можно сделать что угодно.
– Удалось ли воплотить в жизнь все, что вы задумали?
– Мне кажется, есть два типа режиссеров: те, кто представляет себе финальную картинку еще на берегу, и те, кто, условно говоря, воспринимает съемки как путь. Вот я скорее такой режиссер. Я понимаю, чего хочу достичь, но у меня не было идеальной картинки финала.
Фото - Леся Міра
– Расскажите о сложном производственном пути фильма «Назавжди-Назавжди». Ведь на этот период пришлась и пандемия, и полномасштабная война.
– Для меня всегда было важно, чтобы эта лента была как сердцебиение подростка: где-то разгоняется, где-то замедляется, где-то замирает. И мне кажется, весь наш производственный процесс был именно таков. Например, написание первого драфта сценария во время ковида – это суперразгон. Затем подача на Госкино, получение финансирования – подготовительное замедление. Потом интенсивная подготовка, интенсивный съемочный процесс. Далее у нас были амбиции закончить монтаж за три месяца и перейти в постпродакшен. Но только мы вошли в монтажный период, началась полномасштабная война. Это нас почти остановило на три-четыре месяца. И действительно было несколько моментов, когда казалось, что шансов на завершение фильма почти нет. Но потом мы вернулись к работе, смогли найти дополнительное финансирование, отличных партнеров и все завершить.
– Из-за войны процесс постпродакшена был полностью перенесен к партнерам в Нидерланды?
– Нет. Мы с Юрой Резниченко, прекрасным режиссером монтажа, монтировали вместе в Киеве. Первую черновую сборку закончили прямо 24 февраля. Потом мы остановились, а продолжили монтировать летом прошлого года. Затем еще немного работали осенью. Далее была монтажная лаборатория в Праге. Вся наша история сотрудничества с нидерландскими партнерами была построена таким образом, что мы украинских специалистов, которых планировали привлекать к работе, привлекали. Например, диалоги сделаны нашим звукорежиссером Михаилом Закутским, атмосфера и сведение делались нидерландскими партнерами, но в нашем присутствии. Цветокоррекция создана на базе постпродакшена в Амстердаме, но Мариной Ткаченко. Так же с музыкой: ее написала Лика Бугаева, отчасти находившаяся в Лондоне. Затем мы все это свели в Амстердаме. Особенно я горжусь нашим саунд-дизайном. Идите в кино смотреть – там действительно есть чем гордиться в плане звуковой партитуры фильма.
– Расскажите о вашем знакомстве с продюсером фильма Натальей Либет. Вы говорили, что ее вера в проект была одним из стимулов съемок «Назавжди-назавжди». Сразу ли она поверила в эту историю?
– Мне кажется, это был 2016 год. Вдруг мне в Facebook пишет Наташа, которую я не знаю на тот момент: «Привет! У меня есть идея для короткого метра, давай встретимся». Мы познакомились. Там была классная задумка, написан сценарий. Но это был не мой материал. Я пыталась что-то сделать, но потом поняла, что это для кого-то другого. Впрочем, дружба уже была рождена, и дальше Наташа все время меня «пинала». Я мечтала сделать полный метр, но не знала точно, как это все работает, и в то же время знала о каком-то травматическом опыте знакомых. Наташа не давала мне об этой мечте забыть. Когда началась пандемия, она буквально в первый день позвонила: «Вот есть Марина [Степанская], я с ней уже поговорила, начинайте. Вам все равно нечего делать». Возможности убежать уже не было, и это был хороший шанс отвлечься от происходящего. Поэтому Наташа – не только продюсер, а еще и, можно сказать, крестная мать проекта.
– Несмотря на длительное знакомство, это было ваше первое сотрудничество с Натальей Либет. Были ли моменты, где вы не соглашались друг с другом, когда нужно было что-то переделывать?
– Мы сразу заходили в это как в авторский проект. Безусловно, когда сотрудничество длится долго, например съемка фильма, есть спорные моменты или разногласия. Но это все так осторожно у нас происходило, скорее как поиск компромиссов, чем ссоры. Я воспринимаю это как наш общий фильм, то есть не мое персональное кино. У всех, кто был вовлечен в процесс, есть свои творческие мысли, то, что они приносили. И продюсер – очень творческий элемент этого процесса.
– Копродюсером фильма «Назавжди-Назавжди» стала нидерландская компания Rinkel Film. 90-е – не до конца осмысленный период даже для украинцев, и понять эти времена кому-то, кто здесь не жил, сложно. Нуждались ли партнеры в дополнительном объяснении, контексте? Предлагали ли они свои изменения в монтаж?
– Нидерландские партнеры произносили вслух то, что им было непонятно. Например, на стадии постпродакшена мы старались убрать все артефакты современности, чтобы была аутентичная атмосфера 98-го года. В кадре были дома, где много кондиционеров и утепленные стены – я прописала, что эти элементы нужно убрать. В ответ нидерландский продюсер пишет: «В 98-м кондиционеры уже были. Какие проблемы?» Я говорю: «Это у вас были кондиционеры. А в Украине такого почти не было». Потом он у меня спрашивал: «Отчего все ребята в кадре такие мачо, а девушки позволяют им оскорбительное поведение? Вот моя 15-летняя дочь никогда бы не позволила так с собой обращаться». Я просто ответила: «Да, в 98-м у вас были и кондиционеры, и гендерное равенство». Впрочем, надо отдать должное, впоследствии он написал, что прочитал все работы Оксаны Забужко по поводу того, как режим влияет на восприятие телесности. И все понял. Он действительно делал домашнюю работу.
Если смотреть, как фильм воспринимают в европейских странах, можно сказать, что водораздел проходит где-то по Берлину. То есть все, кто имел опыт условного советского лагеря, это понимают. Во Франции уже понимание 50/50. Хорошо эту тему понимают в Италии. Для британцев понятно, если говорить о жестокости отношений. Но в странах Северной Европы, где все красиво и спокойно, это уже экзотика.
– Вы говорили, что на кастинг фильма пришли около 1,5 тыс. человек. Почему вы остановились на актерах, которых мы увидим в кино: Алина Чебан, Елизавета Цилык, Захар Шадрин, Артур Алиев. Почему именно они были отобраны?
– Например, об Артуре я знала, что он будет сниматься в нашем фильме, еще за год до начала съемок. Мы встретились на каком-то социальном проекте, и я знала, что ему точно будет роль, поскольку он невероятно талантливый и разноплановый (хотя это, конечно, не освободило его от кастинга). С Захаром Шадриным меня познакомила Маша Халпахчи – на открытии фестиваля «Молодість», в курилке. Я его пригласила на кастинг, тоже будучи уверенной, что он не уйдет без роли. Елизавете Цилык подать заявку посоветовал наш знакомый актер Александр Рудько.
История еще заключалась в том, что из-за интимности на экране мы не могли снимать актеров до 18 лет. Они все должны были выглядеть как 15–17-летние, но должны были быть старше. Поэтому мы долго не могли выбрать главную героиню: имели хорошую опцию, но ей было меньше 18. Однако в какой-то момент я зашла в Instagram и нашла там Алину Чебан.
Кроме харизмы самих актеров между ними должна была быть магия. И вот между этой четверкой случилась магия, и все сработало.
Фото – Святослав Сидоренко
– Расскажите о своем нетипичном методе работы с актерами.
– Я много работаю в коротких формах с не актерами, и эта работа не может проходить с классическими репетициями. Потому что человек просто все заучит и будет механически играть. Я же ищу открытия какого-то внутреннего состояния человека. Так же и с молодыми актерами. Мне было важнее, чтобы произошел этот контакт, поэтому мы играли в игры, привлекая также актеров, исполняющих второстепенные роли. Безусловно, какие-то сложные сцены проходили. Но здесь еще стоит добавить, что мы с оператором Еленой Чеховской почти не работаем со сторибордом. Мы выстраиваем сцену, и дальше Лена со своей психологической камерой исследует актера. Но для такого подхода нужно иметь абсолютно подготовленную локацию, подготовленный свет и т. п. Многие фильмы снимаются таким образом – это пришло ко мне из опыта работы с иностранными режиссерами, во времена, когда я работала вторым режиссером на сервисных проектах.
– Как молодые актеры воспринимали такой метод работы?
– Мне кажется, это было интересное путешествие для всех нас. Вначале, когда я сказала, что классических репетиций не будет, они удивились. Но со временем привыкли. Для них это тоже был определенный уровень свободы и возможность привнести что-то свое.
– Фильм был представлен в Венеции в альтернативной программе Orizzonti Extra. Как на фестивале восприняли вашу ленту? Была ли понятна зарубежным зрителям история об украинских 90-х?
– По моим ощущениям, реакция была хорошая. Во время премьеры никто из зала не выходил, все остались на Q&A. Следующий показ был в три дня, еще и в последний день фестиваля. И все переживали, что туда придет мало людей. Но актеры сходили на этот показ и сказали, что зал был весь полон. Это была неожиданная для нас ситуация. После показа люди начали узнавать актеров, подходили к ним, спрашивали еще что-то о фильме, делились впечатлениями.
– А если говорить о поддержке украинцев международным сообществом – сохраняется ли она?
– Мне кажется, общая поддержка есть. И по-моему, Венеция фокусируется именно на этой поддержке. Например, один из программных директоров постоянно ходил со значками с изображением флага Украины. В прошлом году я была в Каннах – мы, собственно, питчили этот фильм. И было ощущение, будто мы со своей болью заходим на территорию праздника и кому-то разрушаем этот праздник. Хотя было много и поддержки. Сейчас эта поддержка ощущается как постоянный поток.
– За довольно короткое время у нас появился целый ряд лент-рефлексий об украинских 90-х: «Носоріг» Олега Сенцова, «Ти мене любиш?» Тони Ноябревой, «Я і Фелікс» Ирины Цилык, «Ла Палісіада» Филиппа Сотниченко, ваша картина «Назавжди-Назавжди». Как думаете, с чем связан этот тренд? Почему режиссерам важно высказаться именно о 90-х? Чем этот период такой особенный?
– Если что, мы не договаривались между собой (смеется). Мне кажется, кого не спроси, кто жил в 90-е, у всех этот период вызывает напряжение. Если не брать последние 1,5 года, это было самое темное время на нашей памяти. И мы долго старались не смотреть в свою тьму.
Этот фильм еще и для всех тех, кто не видел себя в кино. В 1998 году я была подростком и помню, как тогда выходило много иностранного контента. И ты смотришь тот самый «Беверли-Хиллз» или какой-нибудь фильм о 90-х, видишь, какая классная другая жизнь у этих подростков. А потом идешь по улице, вечером возвращаешься домой и думаешь: «Хоть бы дожить». Кто-то мне говорил: вот в россии в начале 2000-х стали появляться фильмы, рефлексирующие 90-е. Но ведь там мрак. У нас на самом деле не было так темно, как у них. Потому это ответ и западным фильмам и в определенном смысле проявление момента, когда мы с соседней страной пошли в разные стороны.
Фото – Лена Чеховская
– В одном из интервью вы говорили, что мечтаете экранизировать «Тигроловів» Ивана Багряного. В прошлом году этот проект, над которым вы также работаете вместе с Натальей Либет, был победителем конкурса при поддержке Netflix. Но по словам продюсера, пока не получается получить права на экранизацию. Удалось ли наладить контакты с семьей Багряного?
– Когда мы начинали работать над фильмом, все права на произведения Багряного были в открытом доступе. Но потом произошло законодательное изменение, и теперь нужно получить разрешение на съемки от семьи. Мы сейчас над этим работаем. Но я никуда не тороплюсь. С Багряным нельзя торопиться. Это проект, который не делается на коленке, его нельзя сделать с каким-то минимальным бюджетом.
– Есть ли уже понимание насчет финансирования? Удастся ли привлечь деньги из-за границы, учитывая, что за пределами Украины «Тигролови» – не такое известное произведение?
– На самом деле роман Багряного издан на многих языках. У него были хорошие отзывы и рецензии в Штатах, Канаде, Европе. Мне кажется, украинцы открыли его для себя позже зарубежных читателей. Мы еще до полномасштабного вторжения об этом активно думали, поскольку натура – один из главных героев романа. Тайгу невозможно снять в Пирогово. Даже Карпатские леса – это другая фактура. Конечно, мы не будем снимать это в настоящей тайге, но таких лесов не так много в мире. Потому о копродукции мы давно думаем. Сейчас ищем пути.
– После премьеры «Назавжди-Назавжди» в Венеции стало известно, что следующей вашей работой будет документальный фильм «Чи відчуватимемо ми знову» о влиянии войны на внутреннее состояние людей. Расскажите подробнее о концепции этой ленты.
– Сейчас идет процесс рождения этого фильма. Я уже около года думаю о том, что война заставляет нас запрещать себе чувствовать. Условно говоря, как я могу проживать свою драму, когда люди целыми многоэтажками умирают за ночь. У многих есть вот эта вина выжившего. Спрашивается, сможем ли мы еще когда-нибудь быть беззаботными – такими, как когда-то были до полномасштабной войны. Это влияет на то, как мы проживаем расставание, влюбленность, как проживаем то, что доставляло нам радость раньше. Как наше тело это воспринимает и к каким последствиям приводит. Как мы воспринимаем свою сексуальность сейчас. Это история о внутреннем. Мне интересно это исследовать.
– Означают ли планы на документальное и игровое кино, что вы закончили с рекламной индустрией?
– Нет. Я люблю короткую форму, люблю снимать рекламные ролики. Когда меня об этом спрашивают, я предлагаю посмотреть, как Иньярриту снимает рекламу, как Терренс Малик снимает рекламу. Я не считаю, что это нужно прекращать. Так же как и клипы, которые я продолжаю снимать. Это просто разные дисциплины, которые я очень люблю. Поэтому я буду продолжать снимать короткую форму.
– А что сейчас происходит в рекламной индустрии? Заходят ли к нам международные проекты?
– Сервисный продакшен, безусловно, сейчас не очень хорошо работает в Украине. Но случаются украинские локальные проекты. Так или иначе, реклама продолжает сниматься, и клипы у нас снимаются. Для меня клипы – это возможность реализовать все то, что мы не можем реализовать в кино, поскольку это долгий процесс. Но у меня за это время есть одно музыкальное видео – это Стасик «Герої вмирають», которое не могло быть не снято. Было несколько интересных предложений по другим проектам, но все приходились как раз на нашу активную работу с фильмом. Поэтому надеюсь, что сейчас, если будут еще интересные предложения, я смогу их реализовать.
