Война не заканчивается, но и жизнь продолжается тоже. Сегодня, несмотря на сверхсложный год, открывает двери фестиваль авторской анимации LINOLEUM 2022. Правда, учитывая обстоятельства, делает он это виртуально, и всю программу можно посмотреть онлайн, причем не только в Украине. Накануне старта фестиваля мы поговорили с его директором Анастасией Верлинской. Разговор получился долгим, но интересным: не только о реалиях, в которых готовился LINOLEUM, но и о том, как независимая украинская анимация выживает во время войны и какие перспективы на будущее имеет.
– Настя, почему вы решили проводить фестиваль, хоть и онлайн, а не стали переносить его на следующий год?
– Честно говоря, для меня даже не стоял вопрос, проводить LINOLEUM или нет. Наверное, я настолько привыкла работать, что условия вокруг не имеют особого значения (смеется). Когда началась полномасштабная война, я поняла, что планировать что-нибудь в офлайн-формате невозможно, ведь в феврале никто не знал, что будет в сентябре. К тому же в первые месяцы я не очень думала о фестивале: в это время к нам сыпалось очень много запросов от европейских коллег и друзей, которые предлагали помощь или просили контент – чтобы показать украинскую анимацию на международных площадках.
Единственное, что я продолжала делать по фестивалю, – это пересматривать поступающие заявки, поскольку прием начался как раз в феврале, буквально за несколько дней до вторжения. Тогда, кстати, никто из зарубежных партнеров не спрашивал, будет ли вообще фестиваль: все были уверены, что его не будет. Однако заявки присылали (всего их получили около 2,6–2,7 тыс.), а когда мы объявили, что фестиваль все же будет и будет в онлайне, никто ничего не отозвал, не попросил дополнительный fee за показ или что-то в этом роде. Возвращаясь к вопросу, я даже не думала об отмене LINOLEUM – просто искала возможности его сделать. А сначала еще и был этот адреналин: сейчас мы все сделаем и всех разнесем (улыбается).
– Кстати, расскажи, как для тебе началась полномасштабная война?
– Я была дома в Киеве с ребенком, а мужа с нами не было – он часто ездит в командировки, и тогда была одна из них. К тому же у малыша за несколько дней до 24-го начался ковид. К счастью, он уже немного отходил от болезни, однако я на ночь отключила звонки, поэтому ни взрывов, ни сообщений о них не слышала. А когда проснулась где-то в шесть утра, увидела миллиард пропущенных от мужа и сначала подумала, что он забыл ключи и стоит у двери. Когда же перезвонила, он начал кричать, что Киев бомбят, нужно собирать вещи и бежать. Короче, я получила кучу информации, которую, конечно, не стала проверять, а просто запаниковала. Тревожного чемоданчика у меня не было, я собрала заранее только документы, поэтому побросала какие-то вещи, взяла малыша и уехала. Уже в машине я поняла, что забыла примерно все, а когда выехала на проспект Победы и увидела пробку в Житомир, то поняла, что в тот день никуда не доеду. К тому же за это время я послушала, что на самом деле происходит, поняла, что все не так страшно (потому что в моем первоначальном понимании «бомбят Киев» – это чуть ли не ковровые бомбардировки), и развернулась домой, чтобы дождаться мужа и вместе решать, что делать дальше. В итоге из Киева мы выехали уже вместе на следующий день и поехали во Львов, где живут мои родители. Там провели первый месяц, потом я уезжала за границу на время, но уже вернулась.
– Во Львов или в Киев?
– Во Львов, потому что в Киеве мы живем в ЖК, куда уже дважды прилетали российские ракеты. Нам пока что везло – квартира уцелела, но жить там, особенно с ребенком, все еще страшно.
– Вернемся к фестивалю. Насколько, по твоим ощущениям, он сейчас актуален для зрителей – видна ли заинтересованность, скажем, по динамике регистраций?
– Регистрации у нас предусмотрены только на лекционную часть, сейчас их около 700. Это довольно немало, но я с самого начала не питаю надежд, что у нас будет большая аудитория. Мне даже кажется, что мы выиграли бы больше, проведи фестиваль в офлайне: несмотря на кучу обстоятельств, люди бы пришли. Это субъективная оценка, потому что недавно я просто сходила в кино и поняла, какой это кайф. Что касается наших показов, то их статистику узнаем уже по факту. Кстати, в этом году мы приложили все усилия, чтобы ленты фестиваля можно было смотреть не только на территории Украины, но и в странах Европы, где сейчас большое количество наших беженцев: в Польше, Чехии, Эстонии, Словакии, Румынии, Латвии и Литве. Не все авторы смогли предоставить такое разрешение, но у большинства все же получилось. Что-то загадывать сейчас не хочу, но считаю, что культура в нынешних обстоятельствах важна, поскольку способна хотя бы ненадолго отвлечь. А отвлекаться нужно: нельзя 24/7 находиться в информационном поле и не потерять рассудок.
Кстати, несколько офлайн-показов у нас все же будет: например, 17–18 сентября в Черновцах, 10–11 сентября – в Харькове. Я туда не поеду, поскольку должна быть в Киеве, но поедет мой коллега Алекс Малышенко: кажется, для него это guilty pleasure – организовывать что-то в городах, которые бомбят.
– С Черновцами, понятно, проще, но как вы решаете вопрос безопасности в Харькове, куда прилетает чуть ли не ежедневно?
– Честно говоря, я до сих пор не знаю, что за локация будет (улыбается). Алекс мне так и сказал: это секретное место, о котором зрители узнают за два дня до события.
– Зачем вы делаете показы в Харькове – чтобы люди могли как-то отвлечься?
– Да, но я даже не знаю, остался ли в городе кто-то из нашей аудитории. Раньше мы туда ездили каждый год, но сейчас аниматоры (по крайней мере те, кого я знаю) из Харькова уехали. Посмотрим: мне, честно говоря, и самой интересно, потому что я по большей части работаю интуитивно, а не опираясь на какие-то данные. Поэтому, если бы меня спросили, как поступать правильно, я бы не смогла ответить. Также я хотела бы устроить показы в Ирпене и Буче, потому что люди с детьми туда постепенно возвращаются. Но для этого нужно где-то найти передвижной кинотеатр или же договориться о безопасных помещениях с местными властями, поэтому реализация пока в процессе.
В предыдущие годы фестиваль собирал немалую аудиторию, но в этот раз офлайн-показы состоятся только в Черновцах и Харькове
– Насколько я понимаю, в этом году государственного финансирования LINOLEUM не получил. Как вы решали вопрос денег?
– Да, госфинансирования в этом году по понятным причинам нет, но нам повезло: в прошлом мы получили грант от British Council на проект I'M FINE! - о выгорании, эмоциональных и творческих кризисах. И фактически в этом году при поддержке British Council в рамках Сезона культуры Великобритания/Украина у нас состоятся два показа: собственно программа I'M FINE!, где собраны тематические анимационные фильмы об эмоциональном выгорании, а также программа Sensitive Content («Неприемлемый контент»), которую мы добавили уже после начала полномасштабного вторжения. Это очень тяжелая для просмотра, но важная подборка иностранных лент, так или иначе отражающих то, что сейчас происходит в Украине. Там всего шесть фильмов, но они, мне кажется, очень точно раскрывают, что же такое этот неприемлемый контент на сегодня. Кроме того, мы проведем четыре лекции при поддержке Projector Library, также запланированы два ворк-шопа по арт-терапии: один для детей, второй – для педагогов и психологов, чтобы использовать навыки в своей практике.
Возвращаясь к финансированию: часть мы закрыли с помощью British Council, а остальное решили собрать донатами. Я обратилась к европейским коллегам – есть такой Союз европейских анимационных фестивалей, и мы начали шерить информацию о том, что и куда можно посылать. Конечно, затраты есть: нам нужно было переводить кучу фильмов, создавать для них субтитры, оплачивать дизайн и SMM. Но мне очень повезло с людьми, потому что многие помогают фестивалю на волонтерских началах. Денег, честно говоря, удалось собрать очень мало, но их хватит, чтобы покрыть супербазовые расходы. Остальные – это волонтерская деятельность моих друзей и знакомых, особенно я благодарна Mate Agency. Например, когда финансовая ситуация была уже более-менее ясна, наши кураторы Юля Кузнецова, Жанна Озирная и Анна Игнатова составили программы, и никто даже не спросил, будет ли за это какая-то плата. В общем, можно сказать, что бюджета у фестиваля почти нет – его сделали добрые люди (улыбается).
– Бюджета нет, но траты все же есть. Насколько они в случае онлайна меньше тех, что требует офлайн-формат?
– Это гораздо дешевле, но, действительно, траты есть. Взять, к примеру, MEGOGO. Они бесплатно предоставляют площадку и лендинг, но нам все равно нужно переводить фильмы, создавать постеры. То есть какие-то расходы с переходом в онлайн исчезают, но какие-то и появляются. Думаю, в целом этот формат дешевле процентов на 40. В случае офлайна самые большие статьи бюджета – это локация, техническое сопровождение (если локация его не включает) и организация иностранных спикеров. В последнем случае нужно платить не только за билеты и размещение, но и налог на добавленное благо – это куча дополнительных процентов по всему, что гости делают здесь. Расходы получаются такими, что на них можно было бы привезти еще нескольких спикеров. В случае онлайна всего этого нет.
Обычно самые большие затраты в организации фестиваля – это локация и ее техническое сопровождение. В случае онлайна ни того ни другого нет
– Ты уже немного коснулась программы «Неприемлемый контент», что также является общей темой фестиваля этого года. Расскажи, что было первично – программа или тема?
– Тема фестиваля – очень сложная штука, поскольку ее суть менялась несколько раз, и в конце я уже буквально психовала. Нам нужно было сделать описание, но идеальная формулировка не находилась. Сначала «Неприемлемый контент» был о том, что соцсети блюрят фотографии зверств российской армии [в Украине]. Тогда мы сделали первое описание, и это фактически был сарказм над Европой, которая типа обеспокоена, но не делает ничего, чтобы помешать россиянам. Однако в какой-то момент это изменилось, помощь от европейцев стала намного активнее и ощутимее, и наше описание, конечно, утратило актуальность. Тогда же стало ясно, что к сентябрю обстоятельства снова могут измениться. В то же время в период с апреля по июнь мне удалось побывать на нескольких международных фестивалях, где до меня наконец дошло, что же такое этот «Неприемлемый контент». Если коротко, это бан русской культуры. Дело в том, что почти все иностранцы спрашивали, почему мы пытаемся кенселить русскую культуру – мол, разве они в чем-то виноваты? В общем, эта тема «хороших русских» была повсюду, и эти бесконечные вопросы в определенный момент меня просто достали. Конечно, с рациональной точки зрения есть какие-то россияне, которые сейчас помогают украинцам и Украине, и они условно «хорошие», но это не отменяет факта войны. Во время Второй мировой никто не задавался вопросом «хороших немцев».
К тому же сейчас российская культура больше используется против нас, чем для помощи. Таких примеров множество, взять хотя бы интервью Сергея Лозницы (хотя это условный украинец), где он сказал, что банить русскую культуру не нужно, а на следующий день все пропагандистские медиа подхватили месседж «Украинский режиссер вступился за русскую культуру». Их пропаганда всегда будет использовать что угодно в свою пользу, и не только нам, но и всему миру нужно относиться к этому с большой осторожностью. Всем своим зарубежным знакомым я пыталась объяснить, что на персональном уровне они, конечно, могут продолжать общаться со своими российскими друзьями, но, когда речь идет о международном уровне, международном фестивале, придется делать выбор: или support Ukraine, или вы показываете российские фильмы. Делать одновременно и то и другое не получится, потому что сейчас это взаимоисключающие вещи.
– Процессы, которые сейчас происходят в анимации, идентичны процессам в креативной индустрии в целом. Или все же есть отличия?
– Если говорить об общих процессах, то да, они в анимации идентичны тому, что происходит в других сферах. Наибольшую поддержку Украины я ощутила в Восточной Европе: были даже случаи, когда люди начинали плакать от сострадания, и мне приходилось их успокаивать. Не скажу, что в этом регионе все стремятся к полному бану русской культуры, но они гораздо лучше других понимают, что вообще произошло и почему мы, украинцы, так на это реагируем. В Западной Европе все сложнее. Например, я была на фестивале в Австрии, где, как и везде, со сцены говорила о ситуации в Украине, а одновременно фестиваль организовал выставку двух российских аниматоров, бежавших из своей страны, потому что были оппозиционными к власти. В своей речи я попыталась объяснить, почему это, по моему мнению, некстати, а после ко мне подошли две девушки и начали не то чтобы буллить, но пытались добиться удобных для себя ответов. Одна из них вообще сказала что-то вроде того, что я должна поблагодарить этих российских аниматоров за поддержку, и вообще не хотела услышать моей позиции, что бы я ни говорила. Подозреваю, она имеет какую-то связь с россией, хотя живет в Австрии, и таких людей там довольно много. К тому же полномасштабная война началась более полугода назад – люди, как бы банально это ни звучало, устали. Это у нас нет выбора, мы должны стоять до конца, а для них война – что-то достаточно далекое.
– Вы сформулировали, что означает «Неприемлемый контент» как тема всего фестиваля. А что с одноименной программой: вошедшие в нее ленты отображают то же самое?
– Нет. Они скорее о войне в целом. Довольно сложно было бы найти фильмы, перекликающиеся с линией, которую мы утвердили. В итоге «Неприемлемый контент» можно трактовать обоими способами, и оба будут правильными, а свою позицию мы демонстрируем в трейлере.
– Ты писала, что эту программу составили быстро. Почему? Было много тематических фильмов и вам оставалось только выбрать, или, наоборот, их насобиралось всего шесть?
– Фильмов было немало, и нам, конечно, пришлось провести определенный ресерч. Но почти все эти картины, кроме, кажется, двух, уже были на нашем фестивале в прошлые годы, и, честно говоря, они просто сами собой сложились в моей голове в определенную последовательность. Потому и вышло быстро, хотя сначала был лонглист, пересмотрев который я поняла, что в программе должны быть эти шесть лент.
– Были ли трудности с наполнением других программ? Например, вы на месяц продолжали набор для украинских участников – почему?
– Потому что дела с украинской анимацией в этом году по понятным причинам не очень хороши: многие запланированные ранее производства стали на паузу или вообще отменились, а мы в результате получили очень немного заявок из Украины. В конкурсе коммерческой анимации есть работы украинских режиссеров в сравнительно нормальном количестве, а что до независимой – тут дела обстоят хуже. Мы ведь в этом году даже отказались от украинского конкурса, поскольку заявок от профессиональных аниматоров почти не было. Вместо этого получили много работ, которые можно было представить в секции New Faces, где мы обычно показываем проекты молодых авторов. В конце концов решили объединить эти программы, но конкурса не делать.
Вообще такой конкурс, по-моему, сейчас бы выглядел странно: мы не устраиваем соревнований, а направляем все усилия на то, чтобы максимально показывать украинскую анимацию везде, где это возможно. Подборка получила название «Украинские голоса», и это довольно символично, потому что фактически полномасштабная война позволила украинцам быть услышанными на многих уровнях, в том числе анимационном. К примеру, с начала вторжения мы сделали около 30 показов за границей. Еще одна проблема формирования программы – почти все фильмы от украинцев очень короткие, по 30 секунд, по 1–2 минуты. То есть из этого было бы трудно сделать полноценную программу на час или больше. У нас получилось сделать 25 минут, но туда вошло 12 или 14 фильмов, и многие из них – рефлексии на то, что авторы испытывали уже во время военных действий.
– Почему авторам сейчас проще создавать короткие фильмы?
– Думаю, это необходимый эмоциональный отклик. Война – огромный эмоциональный стресс для всех, каждый проходил стадию, когда не было уверенности в будущем, даже в ближайшем. Аниматоры – это творческие люди, воспринимающие все острее других. Грубо говоря, для них создание фильмов – это терапия, где они могут излить свои эмоции. В то же время анимация – очень времяемкий процесс, и если бы человек сел за создание 15-минутной ленты, то закончить ее удалось бы не раньше следующего года. А чем короче хронометраж – тем быстрее ты сможешь закончить историю и поделиться ею с миром.
– Несмотря на то что вы в этом году никого не привозите лично, на фестивале запланирована масштабная образовательная программа. Возникали ли трудности с ее наполнением, удалось ли организовать всех, кого хотелось? И чьим участием лично ты гордишься больше всего?
– Я изначально знала, что не буду делать очень большую лекционную часть, потому что, честно говоря, даже на сегодняшний день до конца не понимаю, что именно сейчас нужно украинским аниматорам. Однако очень круто, что мы организовываем лекции в рамках проекта I'M FINE! Это именно то, что сейчас может помочь людям: либо что-то узнать, либо вообще получить понимание, как себя вести в определенных ситуациях. Всего у нас запланировано девять лекций, и я рада каждой из них, но будут четыре иностранца, которых я хотела привезти в Украину очень давно. Собственно, в этом году они должны были приехать, но помешала война. Среди них – британская аниматор Джоанна Куинн, чьи работы несколько раз номинировались на «Оскар», а в прошлом году ее лента «Дела искусства» принимала участие в конкурсе LINOLEUM. Также у нас будет Ури Кранот, датский режиссер, которого я хотела привезти, наверное, года три подряд, но он преподает, и, поскольку фестиваль проходит в начале сентября, у нас все время возникали накладки. Очень рада, что именно сейчас он примет участие в фестивале, потому что его работы всегда имеют политический аспект, а сегодня это очень актуально. Например, его последняя лента «Палач дома» рассказывает о том, что чувствует палач, когда возвращается с работы. Кстати, этот фильм является частью программы «Неприемлемый контент». Ну и, конечно, Прийт Пярн – эстонский аниматор и живая легенда анимационного мира. Я с ним не была знакома очно буквально до этого лета, и впервые мы встретились на фестивале в Хорватии. Невероятный человек и невероятный профессионал, я очень счастлива, что он станет частью нашего фестиваля. Вообще я понимаю, что если бы в этом году пригласила больше людей, особенно учитывая онлайн-формат, то и лекторов у нас было бы больше. Но во-первых, я на персональном уровне не вытяну больше людей, а во-вторых, на этапе подготовки у меня не было понимания, насколько вообще эта часть будет пользоваться спросом, поэтому не хотелось сильно ее загружать.
– По твоим ощущениям, как война влияет на анимацию, в том числе независимую? Что вообще происходит в этой сфере сегодня?
– Если говорить о независимой, то однозначно плохо. Она в большинстве своем держится на государственном финансировании, которого сейчас нет, и невозможно спрогнозировать, когда оно возобновится. Сейчас условно пять компаний, занимавшихся независимой украинской анимацией, просто не работают. Или волонтерят. Или аниматоры ищут поддержку за границей, чтобы получить хотя бы какое-то финансирование для своих проектов. Словом, все выглядит так, что и дальше ситуация будет очень нехорошей. Я очень переживаю на этот счет, поскольку наш фестиваль именно о том, чтобы рассказывать миру об украинской анимации, которой скоро может не стать.
– Из-за войны не появилось больше возможностей для получения международного финансирования, каких-то грантов?
– На них нужно уметь подаваться. Даже я не всегда понимаю, какие бумаги куда нужно заполнять. Это продюсерская работа, в которой аниматоры часто не разбираются. Да, сейчас много резиденций, закрывающих человеку базовые потребности, чтобы он мог просто сидеть, работать и не думать, где заработать денег (по такой программе мы вывезли в Австрию украинского аниматора Аню Дудко). Но это точечная история, в целом ситуацию она не исправит. Посмотрим, что будет дальше. Возможно, Госкино, которое сейчас занимается непонятными и никому не нужными реорганизациями Довженко-Центра, начнет помогать индустрии, в том числе независимым аниматорам, чтобы они могли подаваться на международные гранты. Это могут быть консультации, сбор документов – что угодно, чтобы аниматоры имели возможность творить дальше.
