Если проанализировать все внешние коммуникации украинских кинематографистов с первых дней полномасштабной войны, то окажется, что каждое заявление, действие или даже личный разговор лежит в плоскости культурной дипломатии. Поэтому очевидно, что проводимая работа требует рефлексии и, возможно, корректировки для повышения эффективности в будущем. Именно с этой целью Довженко-Центр в партнерстве с Международным фестивалем документального кино о правах человека Docudays UA провел онлайн-дискуссию «Кіно і культурна дипломатія: досвіди після 24 лютого 2022 року», участие в которой приняли продюсер и программер Docudays UA Дарья Бассель, программный директор Docudays UA Виктория Лещенко, руководитель направления «Кино» Украинского института Наталья Мовшович, режиссер и продюсер Максим Наконечный и руководитель киноархива Довженко-Центра Александр Телюк.
Для начала модератор обсуждения Дарья Бадьер попросила присутствующих коротко очертить главную «зраду» и главную победу в сфере культурной дипломатии за последние почти четыре месяца, и ответы в общем-то оказались квинтэссенцией дальнейшей двухчасовой дискуссии. Среди положительного спикеры отмечали увеличение внимания к украинскому кино в мире, много запросов на познание и, как следствие, исторический шанс выстроить последовательный нарратив, кто мы, доказать нашу близость к европейцам и развенчать устаревшие мифы, что Украина существует в российских или постсоветских координатах. Главную сложность и одновременно задачу эмоционально сформулировала Дарья Бассель: «Я окончательно убедилась, что вся Западная Европа вообще не понимает, что здесь происходит, почему из Украины раздаются все эти призывы к cancel, suspension или boycott russian culture и почему украинские художники не готовы сейчас быть на резиденциях вместе с русскими. Это просто авгиевые конюшни, которые нужно вычищать очень долго и иметь для этого очень большой запас сил». А о «зраде» удачно высказался Максим Наконечный: «Когда после четырех месяцев многослойной работы по уменьшению влияния русской культуры в мире и по перемещению фокуса на украинскую идентичность некоторые люди, определенным образом представляющие государственный аппарат, делают заявления, что наша культура неполноценна и должна включать в себя культуру своей бывшей метрополии, захватчика, агрессора. То есть продолжать тянуть троянского коня в стены нашего Илиона. Надеюсь, мы закончим иным образом».
А теперь о каждом из пунктов дискусси подробнее.
Как boycott превратился в suspension, и почему russian culture не поддается отмене
Можно сколько угодно говорить, что культура – это система ценностей, сложившихся внутри общества, и потому российскую культуру немыслимо отделить от российских военных преступлений. Но к сожалению, страна-агрессор вложила так много ресурсов в свое продвижение на международной культурно-художественной арене, что даже после всех ужасов, совершенных россиянами на территории Украины, некоторые европейские страны не могут отказаться от русской культуры. Более того: призывы украинцев к этому вызвали там агрессивную реакцию.
«Готовить дискуссию в рамках [немецкого фестиваля] goEast было очень тяжело из-за высокого уровня агрессии, – признается Виктория Лещенко. – Выступая на фестивале, мы делали акцент на отмене русской культуры, ведь у украинцев была большая эмоция – эту культуру хотелось просто уничтожить. Но потом это начало играть против нас: все говорили, что отменять культуру нельзя, что мы делаем что-то ужасное, СМИ использовали это cancel russian culture как шок-контент, и даже теперь к этому постоянно возвращаются как к варварству».
Как отметила Виктория, в ходе подготовки дискуссии на goEast директор фестиваля Хелен Герритсен, «находящаяся под значительным российским влиянием» (да и большая часть команды, партнеров и донаторов фестиваля очень связаны с российским миром), намного больше поняла об украинцах именно во время многочисленных разговоров в зуме, ведь все тогда происходило путем консенсусов и компромиссов. «Важно, что она изначально готова была слушать, а дальше мы уже начали объяснять. Подобные частные разговоры – это единственный, мне кажется, действенный метод работы с такими людьми»
Именно тогда, в конце марта – начале апреля, все стали понимать, что призывы к бойкоту и хэштег #cancelrussia не работают, западные медиа его не транслируют, поэтому месседж украинцев сменился просьбой приостановить сотрудничество со всеми, кто имеет какое бы то ни было отношение к стране-агрессору, пока продолжается война, и пока в Украине есть оккупированные территории (включая Донбасс и Крым). Сегодня участники этих процессов признают, что в коммуникациях не хватало согласованности и взвешенности, и, возможно, приобщиться к формулированию ключевых месседжей стоило государству. С другой стороны, Украинский институт, аффилированный с МИД, постоянно активно работал на этом поприще: «В первый месяц полномасштабной войны все были в ужасном эмоциональном состоянии, украинцы были реально злы, и я не думаю, что мы могли действовать более взвешенно, – анализирует Наталья Мовшович. – При этом, как мы часто говорим в Украинском институте, наши действия могут быть эмоциональными, но они не безосновательны. Призывая отложить русскую культуру, мы объясняли это необходимостью обратить максимум внимания на Украину, потому что долгое время благодаря усилиям русской культурной дипломатии она считалась Западом неполноценной – это было колониальное отношение. И сейчас, когда страна ведет деколонизационную войну, защищая свою свободу, мы просим дать голос украинским авторам. Мы также говорим о других народах, подавленных и находящихся в тени так называемого постсоветского пространства, где основное место принадлежало россии. Сегодня мы сталкиваемся с тем, что существует много агентов русской культуры, и люди просто не могут отказаться от нее, поскольку не знают альтернативы. Исполнять не Чайковского, а что?
Впрочем, даже после смягчения месседжа повсеместного прекращения сотрудничества с российскими культурными деятелями не произошло, что можно исследовать на примере Канн: «Это был действительно такой bitter sweet опыт, ведь Каннский кинофестиваль и кинорынок Marché du Film, проходящие одновременно и вроде бы являющиеся одним целым, это разные юридические лица, разные команды, разное управление. И пока на кинорынке представлялись украинские проекты и собирались средства, чтобы закончить производство наших фильмов, на кинофестивале ни кинопрофессионалы, ни дирекция, ни медиа не были готовы отказаться от внимания к российской культуре и продолжали отстаивать так называемых диссидентов, – объясняет Мовшович. – Если говорить о бойкоте было невозможно, то в контексте приостановки сотрудничества нас начали спрашивать: на какое время, а чего вы этим хотите достичь, а чем вам мешает представление «хороших режиссеров»? Мы объясняли, что они отвлекают внимание от настоящих жертв войны, перетягивая его на себя. Это породило дискуссию – люди хотят поговорить, узнать наши причины».
Столкновения не миновать – поэтому к нему нужно готовиться
Итак, есть ли смысл украинцам участвовать в мероприятиях, где их фильмы будут стоять рядом с российскими, а они сами могут оказаться в тени так называемых борцов с режимом. По мнению Максима Наконечного – продюсера фильма Алины Горловой «Цей дощ ніколи не скінчиться», снятого с фестиваля goEast из-за российского присутствия, и режиссера фильма «Бачення метелика», участвовавшего в конкурсе Канн, – каждый раз нужно принимать решение, учитывая контекст. «Отсутствие будет действенным тогда, когда будет заметным. Например, «Цей дощ ніколи не скінчиться» в статусе прошлогоднего победителя главного конкурса goEast должен был быть показан во внеконкурсной программе этого года. Мы сняли фильм [с фестиваля], создав прецедент. В Каннах же мы понимали, что наше отсутствие никакого прецедента не создаст. Поэтому здесь, отказываясь от участия, мы упускаем шанс доносить украинский нарратив. В то же время определенное присутствие в диалоге с россиянами – все эти резиденции, круглые столы – недопустимо. Потому что подобные дискуссии состоятся так или иначе: в тех же Каннах меня все спрашивали и о Серебренникове, и о Лознице. Этого столкновения не миновать, и нужно тщательно продумывать, как вести себя, руководствуясь не только нашими принципами, но и контекстом, спецификой площадок, целевых аудиторий и индустрии в целом».
История с Лозницей, кстати, идеальный пример того, насколько важна тщательная подготовка месседжей, о которой говорит Максим. Напомню, в марте режиссер был исключен из Украинской киноакадемии из-за неоднозначной позиции. «Сергей Лозница неоднократно подчеркивал, что считает себя космополитом, «человеком мира». Однако сейчас, когда Украина изо всех сил отстаивает свою независимость, ключевым понятием в риторике каждого украинца должна быть его национальная идентичность. И здесь не может быть никаких компромиссов или полутонов», – говорилось в заявлении киноакадемии. Сегодня все участники дискуссии признают, что формулировка причины исключения была, мягко говоря, дискуссионной, из-за чего к этому кейсу постоянно возвращаются на Западе. «Насколько я помню, исключение состоялось в фейсбуке буквально за несколько часов. А потом Лозница был в кулуарах всех фестивалей за рубежом: даже в абсолютно проукраинском Вильнюсе обсуждалось, что ж с этим космополитизмом не так и почему вы бедного украинского режиссера исключили», – вспоминает Мовшович.
Отдельная история – работа со СМИ. По словам Максима Наконечного, все западные журналисты открыты, но в вопросах российской культуры и украинской позиции прослеживается непонимание того же контекста: «Они транслируют общую позицию западного общества – солидарность при полном непонимании нюансов, того, как работает пропаганда, как в ней задействована российская культура. Никто не понимает, что огромный пласт культуры постсоветского пространства является результатом комплексной политики апроприации. Поэтому, чтобы быть услышанными и понятыми, нам следует быть менее плакатными и действительно разжевывать. Ведь мы находимся в такой области, где очень важны именно нюансы, контекст, и определенные процессы происходят даже сложнее, чем в обычной дипломатии. Культурная дипломатия – это нечто вроде бы эфемерное, и нам приходилось каждый раз объяснять родство культуры и повседневной, политической жизни, прямые влияния, связи. На это и многие другие вещи, мы поняли, нужно открывать глаза».
О том, что западные СМИ нужно подводить к выводам, обращая внимание на некоторые вещи, говорит и Наталья Мовшович: «Например, спрашивая о Лознице, они знают только кейс с космополитизмом. Поэтому ты просто перечисляешь факты, которые можно проверить: как режиссер в интервью Deutsche Welle называет себя человеком русской культуры или как он в каннском интервью говорит, что Украины не существовало до 1991 года – то есть абсолютно путинский нарратив, с которым россия напала на Украину».
В целом от западной культурной прессы я, честно говоря, ожидала большего. «Для всех очень странно, что мы уезжаем из Киева, возвращаемся и вообще там живем. Иногда они задают довольно циничные вопросы: «Ну что, помогла вам война с вниманием к кино?» – продолжает Наталья. – Австрийские СМИ спрашивали меня, снимают ли документалисты войну – то есть нет понимания, что война идет уже восемь лет и украинские документалисты снимают ее все это время. В одном из каннских интервью, продолжавшемся 40 минут, не было ни одного вопроса о фильмах: мы говорили о Серебренникове, Лознице, Абрамовиче. И на вопрос «А что вам сделали эти хорошие русские?» у меня был очевидный ответ: мы о них говорим 40 минут! В то время, когда две украинские ленты в конкурсе, украинский режиссер [Ирина Цилык] в жюри Каннского кинофестиваля – и ни слова об этом не звучит».
Однако без помощи СМИ некоторые важные для нас вещи не состоялись бы. Например, переименование фильма Мишеля Хазанавичуса, открывавшего Каннский смотр в этом году (когда информация о соответствующем письме от Украинского института попала в прессу, и об этом написало издание Variety, название картины, несмотря на многочисленные отговорки, было изменено). Или акция команды фильма «Бачення метелика» на красной дорожке. «Мы согласовывали это очень долго и со всеми: сейлзами, публицистами, нашими французскими дистрибуторами. Они в свою очередь согласовывали с фестивалем. В определенный момент мы уже начали смеяться, потому что там были ожидания, будто мы сумасшедшие украинские террористы, которые сейчас чуть ли не с бомбами выбегут на красную дорожку и что-то страшное сделают. А мы всего-навсего хотели выйти с плакатом, – рассказывает Дарья Бассель.
– Наши публицисты сделали суперкрутой ход, заранее слив в СМИ не просто информацию о том, что акция состоится, а полностью наш сценарий. Было даже известно, что написано на баннере. И как оказалось, это было правильно, поскольку помогло общаться с фестивалем, условно говоря, с позиции силы – им уже было не очень удобно нам отказать или что-либо менять. Я, пожалуй, скажу очевидное, но меня лично поразило, что Канны – это не об искусстве и не о встрече зрителя с кино, а о власти, деньгах, престиже. Поэтому главная цель заключалась в том, чтобы эта акция прошла на площадке, где есть много международных СМИ, чтобы в них появился украинский месседж. И это произошло. Все – и Variety, и Screen Daily были очень заинтересованы в том, чтобы написать об этом, – резюмирует продюсер. – В конце концов у меня осталось ощущение, что Канны проникнуты русской культурой, деньгами и безграничным сантиментом ко всем «несчастным» русским художникам, существующим всего лишь на деньги российских олигархов. И очень от этого страдающим (смеется). И потому им очень тяжело воспринимать любые наши месседжи».
Кино во время войны: без эвакуации и помощи
Отдельной темой во время дискуссии стало взаимодействие Довженко-Центра с международными институтами и фестивалями, ведь украинское кино, находящееся в архивах, создавалось не только во времена Независимости. «У нас нет сомнений, что важно распространять украинские нарративы, идею о том, что украинская культура абсолютно отличается от русской – своими месседжами, своими историческими условиями, даже своим стилем где-то. Но для института, работающего с архивами, особенно тяжело, что было очень много общих историй между Украиной и россией. В авторском составе многих фильмов очень сложно понять (и нужно ли вообще), кто какую позицию занимал, кто какого происхождения, то есть это сложное поле для дискуссий, – признается Александр Телюк. – Конечно, сейчас мы отдаем предпочтение фильмам, которые могут подчеркнуть деколонизационный мотив и уникальность украинской культуры в контексте европейского культурного проекта».
Довженко-Центр активно поощряет включать украинские фильмы в различные кинопрограммы, и менее чем за три месяца только по каналам Международной федерации киноархивов (FIAF) получил невероятное количество запросов. По словам Телюка, состоялось около тридцати мероприятий с участием фильмов Центра, и более 50 только полнометражных архивных лент было показано на разных площадках. Это больше, чем за весь прошлый или позапрошлый год.
В то же время аналогичные Довженко-Центру институции – как Французская синематека, нидерландский EYE Film Institute или Немецкая кинематека, – делая посвященные украинскому кино программы, не особо консультируются с украинскими специалистами. «Например, EYE Film Institute в мае сделал обширную программу, куда мы давали «Землю» Довженко и фильмы Муратовой. Но в части о современном кино, курировавшейся EYE, был Лозница, которого мы бы не предлагали, если бы создавали эту программу сами, – отмечает Александр. – То есть такой двойственный подход: вроде бы запрос на Украину есть, они берут украинские фильмы, но не привлекают украинских специалистов, не консультируются по выбору. Мы, со своей стороны, пишем, комментируем, но не всегда они считают нас равными в принятии этих решений».
Еще одна проблема, с которой в силу своей специфики столкнулся Довженко-Центр, – это эвакуация архива. «FIAF, достаточно открытый либеральный институт, очень вовремя вышел с нами на связь, предложив эвакуацию, – вспоминает Телюк. – Кстати, не только они – Польский киноинститут предлагал, Французская синематека, но в их воображении это было что-то очень простое, будто мы сложим все украинские фильмы в мешок, вывезем, и он полежит до тех пор, пока политики договорятся. Конечно, так это не работает, поэтому эвакуация, к счастью или к сожалению, не состоялась. Министерство культуры так и не нашло концов по этому делу, а затем, на второй-третий месяц войны, не смогло дать рекомендации, как действовать, хотя морально мы в какой-то момент были готовы».
Анализируя результаты всей работы, проведенной с 24 февраля, участники дискуссии не могли не затронуть тему финансовой или какой-либо другой ресурсной помощи нашей индустрии. И здесь все еще сложнее: «Ощущение поддержки киносообщества, безусловно, есть, просто не всегда у них хватает идей, как помочь. И это уже наша задача – предлагать конкретные способы, – рассуждает Александр. – Для Довженко-Центра одним из таких способов был краудфандинг, но это началось как частная инициатива организовавшего его британского активиста. Впоследствии это было частью нашего стейтмента: если уж совсем не знаете, как помочь, то можете деньгами». Об этом же, но со стороны производственной индустрии говорила Дарья Бассель: «Интересно, что сейчас украинскому кино вроде бы хотят помогать все. Недавно представители Netflix обращались ко мне – расспрашивали, что сейчас нужно украинским документалистам, какая помощь. Александр Роднянский анонсировал большой проект по помощи украинским кинематографистам, Владимир Бородянский устраивал какой-то фонд, который я не знаю, существует ли еще… Все эти инициативы возникают и потом исчезают. Нам же нужно работать на долгую перспективу, и подобные вещи сейчас как-то не срабатывают.
Госкино остановило финансирование производства и постпроизводства, а финансовая поддержка, которую обещают все иностранные фонды, будет направлена в первую очередь на постпродакшен (фильмов на финальной стадии производства. – MBR). Для меня это самая большая проблема: если ситуация каким-то образом не изменится и в Украине не появится источник для создания национальных фильмов (в копродукции или нет – неважно), или, может быть, иностранные фонды не откроют для нас возможность брать финансирование, но называть проекты украинскими, мы за несколько лет просто потеряем свою субъектность. Появятся фильмы, созданные украинскими кинематографистами, но они будут не украинскими, а, условно, копродукцией Франции и Германии».
Выход из зоны комфорта и поиск коллаборантов
Таким образом, мы логически подходим к выводам, первый из которых на самом деле был сформулирован уже в начале дискуссии. «По моему личному мнению, все, о чем здесь идет речь, происходит в основном усилиями конкретных культурных институций и представителей/представительниц, и очень мала роль украинского Министерства культуры, УКФ и других институций, у которых был бы ресурс все это на себе тянуть», – констатировал Александр Телюк. Отсюда же вытекает и проблема несинхронности коммуникации представителей культурного сообщества, которые вообще-то выступают от имени общества и государства: когда общий месседж един, но его формулировки и способы донесения до сих пор вызывают споры. «Эта некая несогласованность посылов приводит к тому, что большинство людей в мире интересует, как мы к чему-то призываем, а не к чему именно мы призываем, почему и каким образом видим воплощение этих призывов», – объясняет Максим Наконечный.
Отточив и согласовав месседжи, нужно как можно больше работать на территориях с сильными российскими нарративами. «Со всеми секторами Украинского института мы разрабатываем программы во Франции, Германии, Италии – странах, где нет никакого понимания и нужно влиять больше, – говорит Наталья Мовшович. – Потому что, конечно, хочется делать проекты с людьми, которые все понимают – с литовцами, эстонцами, поляками, но нужно выходить из условной зоны комфорта и идти к людям, находящимся по другую сторону, ведь важна долгосрочная перспектива». Для этого, в частности, Украинский институт собирает информацию обо всех представителях культурной среды Украины, выехавших за границу, – чтобы они консультировали тех, кто обращается в Институт, на месте, в странах своего пребывания. С другой стороны, с разными международными киноинституциями разрабатываются долгосрочные программы под запрос украинских кинематографистов. И собственно, в ближайшее время Украинский институт начнет консультации с индустрией, чтобы этот запрос сформулировать.
Напоследок не менее сложный вопрос: что делать с теми, кто сотрудничал или продолжает сотрудничать с российским рынком. Если коротко, по мнению спикеров, есть смысл рассматривать каждого отдельно как среди современников, так и среди исторических фигур. «В этой ситуации для нас есть вызов не потерять плюрализм мнений украинской культуры, – считает Телюк. – Понятно, что эта дискуссия должна состояться уже после победы, но сейчас не стоит спешить с вычеркиванием кого-то из нашей истории и сегодняшнего дня, потому что это так не работает. У нас возникла параллельная история с дерусификацией топонимов, и это желание не иметь ничего общего с россией тоже далеко заходит. Например, предложение переименовывать улицу Довженко мне кажется несколько преждевременным: не все, кто жил в советское время, обязательно коллаборанты. Так же и среди тех, кто имел контракт с россией – не нужно сразу в черный список. Скорее нужно создать поле, в котором такие действия станут неприемлемыми в будущем, и признание этого в прошлом тоже несет определенные репутационные риски». По мнению Максима Наконечного, стоит внимательно смотреть на поведение и конкретные действия «сомнительных» лиц прямо сейчас, а Наталья Мовшович идет еще дальше: «Даже если человек «переобулся», нужно посмотреть, приносит ли это пользу, как влияет – возможно, и хорошо, что он это сделал. А глобальные выводы, пожалуй, нужно все же делать, когда закончатся боевые действия, мы немного остынем и сможем все переосмыслить: и русскую культуру, и ее влияние, и вынужденные и невынужденные отношения, которые мы с ней имели».
