«Последние 16 месяцев я читаю обо всем происходящем в Украине, слушаю подкасты, новости, читаю Telegram. Это, пожалуй, самая важная причина, почему я приехал сюда, – рассказал израильский режиссер Леон Прудовский о своем присутствии на кинофестивале «Миколайчук OPEN», в международном конкурсе которого соревновалась его трагикомедия «Мой сосед Адольф» (My Neighbor Adolf), созданная в копродукции Израиля, Польши и Колумбии. – Я был в Украине некоторое время назад, так что знаю эту страну и люблю ее. Здесь всегда было больше свободы, более интересная, более нормальная жизнь».
Леон Прудовский, родившийся в советском Ленинграде, вместе с родителями эмигрировал в Израиль в тринадцатилетнем возрасте. Но знает, о чем говорит, сравнивая впечатления от Украины и россии: за почти двадцатилетнюю кинокарьеру он пару раз сотрудничал с россиянами, чего было достаточно, чтобы понять, что наша страна «выбрала лучший путь для своего будущего». Собственно об этих отличиях мы и поговорили с режиссером, продюсером и сценаристом. А еще – об отношении израильтян к российско-украинской войне, возможностях копродукции и полезном опыте израильских кинематографистов, которые, с одной стороны, должны были переосмысливать геноцид своего народа, а с другой – создавать фильмы во время войны.
– Леон, какой была ваша дорога в Черновцы? Не было ли вам страшно ехать в Украину, когда идет полномасштабная война?
– Мы прилетели в [румынский город] Яссы, а потом четыре часа ехали на машине с водителем, немного говорившем по-английски. Днем это ощущалось бы как обычная поездка, но, когда ты ночью пытаешься въехать в страну, где идет война, это даже немного романтично. Я не был в Киеве – там всё, вероятно, чувствовалось бы иначе. Но я бы с радостью поехал в Киев, будь такая возможность: я люблю приключения и часто в них попадаю. Сейчас я приехал с сыном, и его мама очень переживала: звонила, писала постоянно.
Старшему сыну Леона (справа) почти 19 лет, и он, по словам режиссера, тоже не боялся ехать: «Напротив, был очень заинтересован. Через несколько месяцев он уйдет в армию, в Израиле. Это был мой подарок ему – путешествие в Румынию и Украину»
– Как в Израиле освещают войну в Украине, как много о ней говорят? Можно ли составить цельную картину?
– Есть два ответа на этот вопрос. В Израиле достаточно большой сегмент людей из бывшего СССР, которые гораздо больше вовлечены во все, связанное с войной. А есть израильтяне, родившиеся в Израиле, не имеющие никакой связи с постсоветскими странами. Моя семья происходит из СССР, так что у нас [полномасштабная война] – одна из важнейших тем последние 16 месяцев. Мои друзья израильтяне знают гораздо меньше, но общее представление, общая картинка у них есть. В целом я никогда не встречал кого-то, кто бы принял российскую сторону. Может быть, одного человека. Но это было полтора года назад, и с этого момента я не общаюсь с этим человеком.
– Вернемся к кинопроизводству: как это устроено в Израиле и насколько в процесс вовлечено государство?
– Вообще в Израиле есть два больших кинофонда: Тель-Авивский кинофонд Рабиновича и Израильский кинофонд. А еще несколько региональных, которые дают гораздо меньше денег на специфические проекты, но все равно существуют. Кинофонды спонсируют от 30% до 45% бюджета израильских фильмов. При этом средний бюджет одной ленты составляет немногим менее $1 млн.
У нас также есть копродукции: преимущественно с Германией, Францией и Польшей. Также бывает сотрудничество с Италией и Испанией, но гораздо реже. Кроме того, есть редкие кейсы небольших инвестиций от состоятельных бизнесменов. К примеру, у фильма «Мой сосед Адольф» была такая помощь – но это совсем немного.
Десять лет назад, когда я снял свой первый художественный фильм, мы получили немного денег от телевидения: тогда израильские телеканалы были обязаны отдавать определенный процент своего бюджета на фильмы. Но сейчас это уже не регулируется законами.
События ленты «Мой сосед Адольф», объединяющей элементы черной комедии и драмы, разворачиваются в 1960 году – после того как Израиль похитил «архитектора Холокоста» Адольфа Айхмана из Аргентины. В отдаленном селе в Колумбии рядом с пережившим Холокост местным жителем поселяется новый сосед, подозрительно похожий на Адольфа Гитлера...
– Фильм «Мой сосед Адольф» также был поддержан Фондом Рабиновича. Расскажите, как он работает. Какие фильмы поддерживает?
– Да, это один из двух крупнейших фондов. В принципе, любой фильм, написанный или снятый израильтянином и спродюсированный израильтянином, может получить финансирование. В картине могут говорить на любом языке, ее даже можно снять в любой стране, но, чтобы получить финансирование, в контракте нужно дать согласие под пунктом о том, что в фильме нельзя плохо говорить об Израиле, нельзя упоминать о палестинской проблеме и нельзя упоминать о Накбе – это палестинский день траура и одновременно День независимости Израиля. Мой продюсер поставил согласие под этими пунктами, и мы получили финансирование. Я даже не знал, что он подписал эти параграфы, но он подписал, поскольку не имел выбора в тот момент.
Однако перед премьерой фильма «Мой сосед Адольф» на фестивале в Локарно некоторые израильские активисты из-за этого пытались устроить бойкот нашей ленты. Я боялся, что ее даже могут снять с конкурса. Хотя в фильме вообще не упоминаются никакие запретные темы: наоборот, мы говорим о дружбе и вражде. Здесь следует добавить: если бы я хотел снять фильм о палестинцах, например, я бы боролся за то, чтобы сделать его так, как я хочу.
Но несколько месяцев назад, похоже, все противоречивые пункты соглашения в Фонде Рабиновича убрали.
– Есть ли в целом проблемы с цензурой в Израиле?
– У нас в Израиле много проблем, но очень приятно, что мы остаемся демократической и свободной страной. И если случаются какие-то инциденты, люди выходят на улицу и выражают свое несогласие. Так было 4–5 месяцев назад: люди регулярно выходили на протесты. Каждую субботу 100 тыс. человек выходили на улицы и требовали демократии. Я тоже был на многих протестах... У нас много проблем, но мы с ними справляемся. Что будет через год или два с этим правительством – неизвестно.
Дело в том, что у нас сейчас одно из худших (если не худшее) правительство за всю историю Израиля, по моему субъективному мнению, конечно. Наш нынешний премьер-министр годами гордился тем, что был другом Путина. Это сейчас не очень-то играет ему на руку, но он это игнорирует. Недавно российская делегация приезжала в Иерусалим и подписывала какие-то соглашения: многие в Израиле были шокированы этим. Наше правительство будто хочет оторваться от западного мира и приблизиться к восточным авторитарным культурам.
– До полномасштабной войны крупнейшим инвестором в кинопроизводство в Украине было государство. Копродукции составляли небольшую часть проектов, фильмы с частными инвестициями – еще меньшую. А какое распределение денег на кино в Израиле?
– В двух кинофондах, о которых я упомянул выше, можно получить плюс-минус $450 тыс. поддержки на один «обычный» фильм. Малобюджетные проекты могут получить $5–50 тыс. помощи. Это примерно 30–45% всего бюджета. Можно также привлечь средства по копродукции. Если нет копродукции и вы не можете привлечь частные средства, можно вложить свои деньги – это то, что у нас практикует много кинопроизводителей. Например, моя зарплата составляет 7–10% бюджета ленты: я могу инвестировать эту зарплату на стадии производства и получить свои деньги, когда фильм выйдет в прокат.
– Должны ли продюсеры возвращать деньги, полученные от кинофондов?
– Государственные деньги мы называем дешевыми деньгами. Это означает, что государству следует вернуть примерно 15% от выделенной суммы. Израиль – очень маленькая страна, у нас 8 млн населения. Два-три миллиона – это религиозные люди, не очень смотрящие кино. И еще есть арабские общины, которые тоже не сильно смотрят кино. То есть очень потенциально у нас есть 7 млн зрителей: даже если каждый купит билет (а такого точно не произойдет), фильм не будет рентабельным. Возможно, если продать ленту за границу, вы сможете заработать немного денег. Только один фильм где-то раз в три года может принести большую сумму денег.
– А как в таких условиях работают режиссеры-дебютанты? Есть ли у вас государственные программы по финансированию, гранты?
– В общей сложности есть где-то четыре кинофонда, которые могут дать деньги студенту: таким образом можно получить до $5 тыс. на короткометражную ленту. Эти средства покрывают бюджет на создание студенческого фильма. Кроме того, киношкола предоставляет все необходимое оборудование. Так что, в принципе, студенту кино снять можно, но это нелегко.
Учась в киношколе в Тель-Авиве, я получал средства по такой системе несколько раз, в том числе и на дипломную работу. Чувствую, будто это было вчера, но каждый раз, когда вспоминаю об этом, оказывается, что прошло уже 20 лет. Мой старший сын родился за две недели до съемок моего дипломного фильма. Он даже снимался младенцем, но я не использовал эту сцену (смеется).
– Лента «Мой сосед Адольф» производилась вместе с Польшей и Колумбией. И если Польша – выбор понятный, то Колумбия – это неожиданно. Расскажите подробнее об этой копродукционной схеме.
– Все очень просто: в Колумбии действует система рибейта (возвращается до 40% средств, потраченных в стране непосредственно на производство и постпродакшен, а также до 20% – на «услуги по логистике»: гостиницы, питание, транспорт. – MBR). Кроме того, все в Колумбии намного дешевле, чем в Польше или Израиле. Так что, снимая там, мы смогли сделать намного больше вещей, чем в Польше или Израиле.
Лента «Мой сосед Адольф» не победила в своей номинации, но получила специальный приз «Миколайчук OPEN»
– И все равно не так много режиссеров выбирают Южную Америку местом съемок.
– Но моя история о Южной Америке. Об Адольфе Гитлере и бегстве из Европы в Южную Америку. Мне требовались два дома для съемок. Мы искали их в Европе, Испании, Португалии, на испанских островах. Потом уехали в Южную Америку: Бразилию, Аргентину. По сути, снимать в Колумбии оказалось самым простым.
– Вы сказали, что в Израиле не очень популярно вкладывать частные деньги в кинематограф. Почему?
– Потому что очень тяжело получить прибыль. Вкладывая в фильм 200 тыс. евро, вы будете смотреть на это как на инвестицию. А еще вы будете смотреть на другие варианты инвестиций: и каждый из этих других вариантов может быть гораздо более выгодным.
Но есть люди, которые видят, что фильм может попасть на большой фестиваль или освещает очень актуальную тему. Тогда они говорят: «Ладно, я готов рискнуть. Поскольку, во-первых, верю, что инвестиции окупятся; во-вторых, я хочу, чтобы мое имя было в титрах; в-третьих, хочу поехать на фестиваль, чтобы узнать новых людей». В таком случае это работает. Но опять же примерно один фильм в два года может окупиться.
– Сегодня между Украиной и Израилем часто проводят параллели. У вас также есть сосед, от которого в любой момент могут прилететь ракеты, и при этом полноценно существует киноиндустрия. Не было ли в израильском обществе дискуссии о том, стоит ли тратить деньги на культуру, кино? Что, может, лучше выделить больше денег на ПВО, армию?
– Разница в том, что мы в этой ситуации уже очень-очень давно, и этот конфликт не находится в активной стадии. Скажем так, каждое лето у нас летают ракеты. Иногда это инициируется нами, Израилем. Порой это просто агрессия. В Украине же очень активная стадия войны. Но надеюсь, у вас не будет такой ситуации, как в Израиле, потому что у нас, похоже, это никогда не закончится.
Дискуссии о том, сколько денег нужно вкладывать в культуру и безопасность, были всегда, и мы долго боролись за деньги на культуру. Где-то до 2000-х годов в стране не было реальных средств на кинематограф. Только в начале 2000-х появился первый закон о кино, предполагавший, что правительство должно выделять определенную сумму – кажется, это было около $8 млн, но я точно не помню. И каждый раз, когда появляется новое правительство, мы переживаем, что будет дальше, поскольку большинство правительств за последние 20 лет у нас были правыми. А это значит, что на безопасность они будут выделять больше, чем на культуру. И каждый раз, когда правительство пытается урезать финансирование, мы выходим на улицу, протестуем – и это работает. Нынешнее наше правительство очень религиозное, очень правое, поэтому они пытаются направить большую часть средств на какие-то другие вещи, например строительство храмов.
– А как ситуация с Палестиной повлияла на израильскую киноиндустрию с художественной точки зрения?
– За период между 2000 и 2017 годами мы сняли очень много фильмов, связанных с конфликтом, с политической ситуацией в Израиле. Моя дипломная лента была связана с израильско-палестинским конфликтом. Но пожалуй, в целом мы устали от этого. И я думаю, иностранцы, европейские, американские зрители, инвесторы тоже устали. Так что примерно последние пять лет мы снимаем гораздо меньше фильмов об этом конфликте.
– Ваш новый фильм «Мой сосед Адольф» – это трагикомедия, в которой переплетаются очень болезненные темы для вашего народа: Холокост, Гитлер... Сколько времени, по-вашему, должно пройти после трагедии, чтобы можно было взглянуть на нее с другого ракурса и снять комедию?
– Давайте посчитаем… примерно 80 лет (улыбается). А если серьезно, сегодня все процессы происходят гораздо быстрее, чем 50 лет назад. Социальные сети, медиа, теперь еще и искусственный интеллект – все это ускоряет наш мир. Итак, где-то в 2070 году вы сможете снять комедию о вашей войне.
Но здесь еще важно, что после войны возникнет следующий вопрос: как эта война повлияет на будущее? В Израиле с 1945 по 1989 год все темы, связанные с Холокостом, были довольно сложными. И только в конце 80-х мы начали снимать комедии на эту тему, делать скетчи. Но это делали лишь отдельные люди. В массовой культуре эти темы начали появляться только в 90-х. И должен сказать, я не уверен, что до сих пор видел много комедий о Холокосте.
То же касается Германии. Они не готовы были над этим смеяться до 2000-х, а первую настоящую комедию сделали в 2015 году. Это мокьюментари «Он снова здесь» об Адольфе Гитлере, который просыпается в Германии в 2015-м. И это было странным образом смешно.
Когда впервые я показывал свой фильм в Германии, в Гамбурге, многие подходили и говорили, что сейчас пора улыбаться над этой темой и что они наконец посмотрели на это иначе. Как простить, но не забыть, как продолжать жить дальше, как пережить травму? Об этом я стараюсь говорить в своем фильме.
– Не могу не спросить о работе над российским сериалом «Семейный альбом» (2014). Если бы вам сейчас предложили такую копродукцию, согласились бы?
– Когда я приехал в Россию, был конец 2013-го. Я не хотел туда ехать, потому что немного боялся этой страны. Я был там в 2011 году: отработал три съемочных дня для израильского сериала, и это был ужасный опыт. Я не хотел возвращаться. Но у сериала был еврейский русский продюсер. Он видел мой короткометражный фильм и очень хотел, чтобы я работал над этим проектом, и предложил мне больше денег. В какой-то момент я согласился, поскольку мне были нужны деньги. Во-вторых, в сценарии была небольшая деталь, заставившая меня захотеть работать, – возможность побывать там, где родился, вырос и работал мой отец. Это было любопытно. Так что я поехал. И это был самый трудный год в моей жизни. Я работал по шесть, иногда семь дней в неделю в течение почти года, иногда по 17 часов в день. Было настолько тяжело, что я почти пропустил первую волну агрессии россии против Украины. И, только вернувшись во Францию, где живет моя жена, я об этом всем прочел.
Проект закончился для меня плохо: из-за войны у них было что-то вроде дефолта, курс обвалился наполовину, и в какой-то момент россияне заявили, что не заплатят. Сказали, что я могу подать на них в суд. Так что я уволился, не закончил монтаж. И тогда сказал, что не вернусь в россию.
Самое яркое ощущение, оставшееся у меня оттуда, это то, что россияне хотят быть похожими на больших героев и для этого позволяют всему вокруг разрушаться, превращаться в хлам и только в последний момент приходят и пытаются наладить ситуацию. Никакой организации, никакой попытки позаботиться о себе. Когда я работал в других странах, это был совершенно другой, фантастический опыт. В 2018 году я работал в Украине – снимал французско-израильский сериал: тогда увидел большую разницу между работой в россии и съемками в Украине.
Поэтому, отвечая на ваш вопрос, я ни за что не поеду туда [в россию]: ни сейчас, ни в ближайшие много-много лет. Несколько лет назад я думал, что когда подрастут трое моих детей, мы поедем и посмотрим, где я родился, откуда происхожу, что я покажу им россию. Теперь об этом не может быть и речи.
– Украинские кинодеятели говорят на всех международных площадках об отказе от русской культуры, империалистической и пропагандистской. Как вы к этому относитесь? Можно ли «отменить» русскую культуру на фоне войны, развязанной россией?
– Это очень сложный вопрос. Я не поддерживаю отмену культуры как таковой, поскольку думаю, что это невозможно. Но я считаю, что нужно принимать меры предосторожности, так как русская культура может быть своего рода оружием. Впрочем, очень трудно определить, когда это действительно оружие, а когда просто культура, каждый кейс должен рассматриваться отдельно.
Если говорить обо мне, то минимум два раза я встречался с протестами и бойкотом пропалестинских активистов против меня. Оба раза это было во Франции. В первый раз – когда вышел мой дебютный полнометражный художественный фильм. Тогда одна сеть кинотеатров, преимущественно на юге Франции, отказалась показывать мою картину. Но честно говоря, большинство аргументов протестующих не имели смысла, потому что мой фильм был романтической комедией о двух людях в Израиле, которые любят музыку, детей и т. д. Но тогда во Франции меня на каждом интервью спрашивали об Израиле и о Секторе Газа.
Возвращаясь к вашему вопросу. Кажется, президент Чехии Петр Павел сказал, что нужно быть осторожными с россиянами в Европе, поскольку есть большая вероятность, что кто-то из них окажется шпионом. Я с этим согласен.
– В конце хотелось бы поговорить об украинско-израильском сотрудничестве. Почему у наших стран так мало общих проектов? И что нужно, чтобы это изменилось?
– Во-первых, я не уверен, что до начала полномасштабной войны рядовой израильтянин знал достаточно об Украине. Частично это были общие стереотипные представления: это русскоязычная территория, бывшая часть СССР и т. д. Частично это была информация о Холокосте и участии украинских националистов в геноциде. Очень просто помнить только это и не знать больше ничего. И многие в Израиле так поступают. Даже когда началась полномасштабная война. Тогда еще путинская пропаганда сработала на многих людях. Они говорили: «Да, это все сложно. Давайте также не забывать, что они [украинцы] делали в 40-х годах». Но сейчас ситуация меняется.
Я верю, что после войны наши культурные связи усилятся. Я надеюсь на это.
