Уже 3 ноября в украинских кинотеатрах стартует «Клондайк» – фильм Марины Эр Горбач, собравший множество престижных наград и выдвинутый в этом году кандидатом от Украины на попадание в шорт-лист премии «Оскар».
«Клондайк», созданный в копродукции Украины и Турции, – история семейной пары из донецкого села, Ирки и Толика, которые в июле 2014 года, ожидая рождения своего первого ребенка, оказываются посреди боевых действий. Трагической кульминацией становится сбивание россией просто над их головами гражданского самолета, выполнявшего регулярный рейс МН17 из Амстердама в Куала-Лумпур.
По словам режиссера, она почувствовала, что фильм выполнил свою миссию, когда в западных рецензиях на него войну начали называть войной. Можно сказать, что на фестивалях заграничные зрители ленты «Клондайк» проходят тот же путь, что и герои фильма: от нежелания верить в очевидное до невозможности уже что-то изменить. «Есть очень полярные реакции, – признается Марина. – От невероятной благодарности до криков «Кто вас спонсирует?!», «Вы сами в себя стреляете!» и подобного нарратива». Впрочем, режиссер нашла рецепт эффективной борьбы с такими обвинениями. О нем, а также о фестивальной стратегии, продюсерских ноу-хау в финансировании оскаровской промокампании, специфике киноиндустрии Турции и копродукции с ней – в нашем интервью.
– Марина, «Клондайк» стартовал в январе – с награды за лучшую режиссуру на «Сандэнсе», самом престижном фестивале независимого кино в мире. Есть мнение, что в контексте «Оскара» это даже важнее, чем призы фестивалей вроде Канн или Венеции. Согласны ли вы с ним? Почему для премьеры был выбран именно «Сандэнс» и как вы туда попали?
– Давайте вспомним предыдущих победителей – «Минари» (Minari; 2020; шесть номинаций на «Оскар» и премия за «Лучшую женскую роль второго плана». – MBR) и «CODA: Ребенок глухих родителей» (CODA; 2021; три премии «Оскар», включая награду за «Лучший фильм». – MBR). Их путь после фестиваля говорит сам за себя. Когда американцы слышат о «Сандэнсе» – а еще и с наградой за режиссуру – на них это действует магнетическим образом. Это очень серьезный плюс для судьбы фильма.
В основе нашей стратегии всегда было желание сделать фильм, который начал бы свой путь со Штатов. Я верила, что начать с «Сандэнса» фильмом о войне в Украине, снятым украинской женщиной-режиссером, – это даст «Клондайку» намного больше, чем если мы начнем с крупного, А-класса европейского фестиваля. Так и случилось. Мы им первым показали фильм – и очень быстро получили приглашение.
Команда фильма «Клондайк» после оглашения результатов «Сандэнса»
Когда уже есть «Сандэнс», легче коммуницировать дальше. Отборщики имеют дело с сотнями фильмов, но проект сразу привлекает внимание, если они слышат «Сандэнс» и «Берлинале» (приз экуменического жюри и зрительских симпатий в секции «Панорама» 72-го Берлинского кинофестиваля «Клондайк» получил в феврале, как раз перед началом полномасштабного вторжения. – MBR).
Мало того: «Сандэнс» также означает, что обзоры фильмов пишут журналисты определенного статуса. Рецензии на Variety не равнозначны по влиянию – важно, кто автор. Например, недавно там вышел прогноз о том, какие ленты попадут в оскаровскую номинацию «Лучший фильм на иностранном языке» авторства Клейтона Дэвиса (Clayton Davis). В экспертной среде Штатов хорошо работает сарафанное радио, и сейчас, когда я говорю с другими американскими журналистами, то слышу: «О, мы видели, Клейтон вас поставил» – и это для них тоже определенный статус фильма.
В целом сейчас выходит очень много прогнозов – и в 99% из них мы есть в шорт-листе.
– Какова в принципе фестивальная стратегия «Клондайка» и кто ее разрабатывал?
– Мы показали фильм агентам – профессиональным «оценщикам», которых в Штатах называют агрегаторами (film aggregators). Их экспертиза – на уровне УЗИ (смеется): ты реально знаешь все сильные и слабые стороны фильма и можешь выстраивать стратегию в соответствии с этой информацией. Тогда, в начале пути, нашей силой было: сильное авторское антивоенное высказывание; «Сандэнс» и Берлинале; понимание, что фильм получит внимание и в Европе, и в Штатах. Кстати, то, что фильм авторский, одновременно определили как плюс и минус: потому что лучше все равно продаются фильмы, коммуницирующие с глобальной аудиторией более простым языком, чем у нас.
И вот, имея эту экспертизу, мы вместе с мужем и сопродюсером (турецким режиссером и продюсером Мехметом Багадыром Эром. – MBR) сели и составили эту стратегию. Принимали во внимание собственный опыт и наблюдения за тем, как работали наши фильмы-референсы по стратегии.
– Какие именно?
– «Улей» (Hive), в прошлом году – впервые в истории Косова – попавший в оскаровский шорт-лист. Еще – боснийский «Куда ты идешь, Аида?» (Quo Vadis, Aida?) (военная драма 2020 года режиссера Ясмилы Жбанич, также попавшая в шорт-лист. – MBR). Фильмы женщин-режиссеров, антивоенные высказывания. Мы понимали, как они действовали, и могли что-то взять из их стратегии. Но 24 февраля эти референсы перестали быть актуальными...
Изначальным планом было выстроить статус ленты, поднять ее стоимость – и после совершить большую разовую продажу: передать фильм мощному партнеру – и он бы дальше им занимался. Но во-первых, с началом полномасштабного вторжения война в Украине появилась на всех медийных площадках мира – и наш фильм перестал быть только художественным высказыванием: это уже было похоже на бэкстейдж новостей. А во-вторых, у нас было невероятное количество запросов о благотворительных показах. И если бы мы отдали фильм партнеру, дальше были бы только коммерческие показы. Поэтому мы решили, что не можем не учитывать ситуацию: перезаключили договор с сейлз-компанией, которая полностью поняла наши приоритеты. Такое редко бывает: чтобы сразу после фестивального успеха кино давали на благотворительные показы всюду. Но это был наш выбор.
Единственный регион, где мы кино придержали, – это Балканы, потому что еще на Берлинале нас пригласили на фестиваль в Сараево. Когда началась полномасштабная война, они предложили взять фильм в конкурс и добавить Украину как государство к их региону фильмов в конкурсной программе. А Сараево – очень крутая индустриальная площадка. Кроме фестиваля есть еще индустриальные дни платформы CineLink, где много участников из Штатов и других серьезных игроков. И мы держали эксклюзив для балканских стран аж до августа.
– Сейчас вы готовите оскаровский промотур фильма «Клондайк». Расскажите, как планировалась и кем финансируется оскаровская промокампания.
– После 24 февраля мы поняли, что финансирования оскаровской кампании со стороны Госкино, скорее всего, не будет. Ведь даже несмотря на то, что промо «Сандэнса» и Берлинале было одобрено Советом по господдержке кинематографии, физически мы, продюсеры, все делали самостоятельно – финансирование прекратилось еще в начале полномасштабного вторжения.
Понимая, что денег не будет, мы в договоры с дистрибуторами начали включать пункт о том, что в случае, если фильм становится кандидатом от Украины на «Оскар», они подключатся к финансированию промокампании. С каждого небольшая сумма, но в итоге такая толока дает возможность профинансировать хотя бы кампанию в шорт-лист.
Сегодня у нас есть полноценный бюджет, чтобы закрыть все пункты, необходимые для коммуникации с киноакадемиками, принимающими решения по шорт-листу (это не вся Киноакадемия, а лишь ее определенная часть). Но когда наши публицисты (с ними работали еще по «Сандэнсу», однако тогда был совсем другой порядок цифр) спрашивают: «А что вы будете делать дальше?» – честно отвечаю: «Я не знаю».
– Эта схема с дистрибуторами – ваше ноу-хау?
– Это мой муж настолько верил в проект – и такое придумал (смеется). Но с другой стороны, дистрибуторы ничем не рискуют. Ведь если фильм не выдвинется на «Оскар», они не будут давать денег на промо. А если выдвинут, то профинансировать кампанию в их интересах: попадание в шорт-лист поднимает статус и привлекательность ленты. Ситуация win-win.
Но сейчас публицист постоянно говорит нам: «Друзья, вы должны понимать, что после попадания в шорт-лист все обнуляется». Начинается уже борьба в «тяжелом весе».
Я искренне верю, что пока мы должны соперничать сами: потому что это наша ответственность как продюсеров и авторов. Но если Украина – впервые в своей истории – получит оскаровский шорт-лист, то я бы очень хотела, чтобы государство присоединилось. Если не финансово, то хотя бы медийно, имиджево. И также я не думаю, что у нас нет меценатов, бизнесменов, понимающих статус этой премии.
«Оскар» выигрывает не режиссер – «Оскар» выигрывает страна. Поэтому здесь уже совсем другая расстановка сил и другой коммуникационный метод.
– Клондайк создан в копродукции Украины и Турции. Учитывая тему, более логичной была бы копродукция с Нидерландами. Знаю, что вы искали возможности для нее, но что-то пошло не так…
– У меня много инсайдерской информации о том, как принимались решения во многих фондах, где были представители Нидерландов, – особенно официальные, политически ангажированные. Это были 2020–2021 годы. В целом все сводилось к тому, что для них это оказалось каким-то неподъемным весом – говорить об MH17. Мы подавались на разные формы поддержки, но повсюду с одинаковым отрицательным результатом. Самым положительным был Роттердамский кинофестиваль, фонд Hubert Bals, но мы не проходили по критериям, потому что «Клонлайк» – не дебютный фильм. Но это независимые площадки, а все, что касается официальных институций… Не хочу делать громких заявлений, но… Мне немного жутко за будущее этой страны: они должны помнить о своих гражданах, несмотря на любые политические расстановки.
– А как вы питчили проект в Турции, учитывая, что тематически он ничего общего с ней не имеет?
– Во-первых, в нашу пользу сыграл авторитет, полученный предыдущими турецкими проектами, в которых я была сорежиссером. Путь начался с TRT – крупнейшего государственного медиахолдинга Турции. В него входит канал TRT 2, показывающий артхаусные, художественные фильмы и т. д. Ежегодно он проводит конкурс сценариев, в котором мы в 2020 году победили. Это означает, что твой еще не отснятый фильм покупают для показа на канале. И вот сначала у нас был такой партнер, но этого все еще не хватало. Тогда мы подались на поддержку в Министерство культуры Турции и в Sinema Genel Müdürlüğü – турецкий аналог Госкино. Как вы правильно говорите, с их стороны был большой вопрос: где здесь вообще Турция? Кроме того, в финале фильма появляются наемники из восточных стран – это тоже было проблемой. Тогда еще не было большой огласки об участии чеченских наемников в агрессии против Украины, и это выглядело каким-то наездом на восточные страны, на их воинственность.
И вот во время питчинга я по-турецки просто объяснила, что нам очень нужна помощь – иначе мы кино не закончим в том качестве, в котором должны. Это был спич не профессиональный, но результативный (улыбается). И таким образом удалось полностью закрыть постпродакшен-бюджет. В Турции мы делали графику, финализовали звук, цветокоррекцию – все виды постработ. И даже синхронные шумы и музыка – тоже за турецкие средства (в целом соотношение финансирования составило 80% – Украина, 20% – Турция, как победитель Одиннадцатого конкурса Госкино фильм получил 20 млн 768 тыс. грн; он стал дебютным проектом украинского продакшена KEDR FILM, принадлежащего сопродюсеру и оператору-постановщику фильма «Клондайк» Святославу Булаковскому. – MBR).
– Расскажите подробно о системе финансирования копродукционных проектов в Турции.
– Секцию копродукции Турция открыла два года назад – раньше этого просто не было. А теперь режиссеры, не являющиеся гражданами страны, могут подаваться с турецкими продюсерами на поддержку в Sinema Genel Müdürlüğü. Подача проводится дважды в год. Пока нет требования работать только с турецкими специалистами и тратить деньги в Турции.
Также есть уже упомянутый холдинг TRT, каждую весну проводящий с международным экспертным жюри конкурс сценариев – тот, что мы выиграли. На него тоже можно подать фильм с турецким сопродюсером. Если проект выиграет, то канал TRT покупает фильм на этапе сценария, и полученные средства продюсер может потратить по своему усмотрению: в какой стране, на каких специалистов – решать ему.
Но вот в чем принципиальная разница: в Украине господдержка разбивается на три транша, которые выдаются постепенно при создании ленты. А в Турции продюсер сначала кредитует фильм за свой счет, производит его, заканчивает монтаж – хотя бы первый вариант – и отдает проект на сверку сценария (проверяется, не отличается ли финальный результат по драматургическим линиям принципиально от заявленного в начале). И только после этого, отдав DCP-копию с готовой лентой в фильмофонд, продюсер получает средства поддержки.
Мало того: продюсер, состоящий в браке, должен получить нотариально заверенное согласие партнера о том, что она или он знают и не против, что их муж или жена становятся должником государства.
– Вы тоже такое подписали?
– Подписала – куда я денусь. Просто интересно, как другие супруги реагируют (смеется). Но и это еще не все: должно быть двое так называемых экономических свидетелей. Они подписывают документ о том, что, когда что-нибудь произойдет, помогут продюсеру справиться с экономическими проблемами. И если ничего не получится, то банки, фактически кредитующие это все в рамках государственной программы, имеют право изъять имущество. Одним словом, в Турции, чтобы снимать кино, нужно очень верить в проект, очень хотеть его сделать и немного быть таким… crazy. Поэтому, собственно, так много авторов и продюсеров пошли на стриминг-платформы, которые просто дают бюджет – и все, идите работайте.
Съемки «Клондайка»
– В одном интервью вы обмолвились, что, когда проект находился на финальной стадии, со стороны турецких партнеров появились предложения несколько сместить акценты в духе «не все так однозначно», дать слово «другой стороне» – это действительно так?
– Где это я такое говорила?
– Возможно, ваши слова перекрутили…
– Видимо, да. Более того: у нас достаточно сложный финал как для государственного турецкого вещателя, имеющего определенные правила и ограничения. Но мы уже делали показ для руководства – и все нас благодарили. Я не слышала ни одного пожелания что-либо менять. На самом деле такое было с предыдущим фильмом – «Люби меня»: там действительно просили переделать финал. Потому что он был несчастливым, хотя кино о любви – и просили переснять так, чтобы был хеппи-энд. Но не «Клондайк».
Возможно, те слова, которые вы упоминаете, касались прессы. Ведь там нас действительно некоторые ругали за проукраинскость – якобы я как автор должна занять нейтральную позицию. Но я потому и автор, что должна не искать какую-то маркетинговую серединку, а выразить на максимуме то, что думаю и чувствую.
В то же время после пресс-показа на Стамбульском кинофестивале в апреле к нам подходили журналисты и говорили: «О, мы думали, что это просто конъюнктура – женщина-режиссер, кино о войне, а у вас… кино». На самом деле мы не ожидали награды на этом кинофестивале (фильм получил главный приз «Золотой тюльпан» в национальном конкурсе. – MBR).
– Почему?
– Потому что стамбульская кинотусовка хорошо известна своей большой любовью к русской культуре. Просто поверьте: русскую культуру там любят гораздо больше, чем в Европе. У многих представление о россии сформировано медиапродуктами российского пропагандистского информационного агентства Sputnik (к счастью, сейчас его трансляций в стране уже нет). Им кажется, что там какая-то страна-рай, в которой все бесплатно, где каждый может получить качественное образование, живет социально защищенным и все очень хорошо танцуют балет. Когда мы получили Гран-при, многие из турецкой прессы написали, что это некоторое смещение в сознании местного киносообщества. Потому что, во-первых, наградили фильм женщины-режиссера, во-вторых – за проукраинское кино.
– Говоря о разнице киноиндустрий в Украине и Турции, вы почеркивали отличия в отношении к женщинам-режиссерам: что в Турции труднее доказывать право на власть и решения. Такое отличие заподозрить несложно, а какие еще?
– Я давно наблюдаю за турецкой индустрией. Пятнадцать лет назад было много энтузиазма, новых идей, историй о том, как люди отдают квартиры банкам под залог, чтобы снять на эти деньги кино. Турки были очень романтичны. Даже мы с мужем: первый фильм сняли в 2008 году на деньги от свадьбы. В Турции принято дарить на свадьбу золотые монеты. В моем воображении они как-то не трансформировались в «живые» деньги, а оказалось, что это пленка, пост… (смеется).
Сейчас все это немного изменилось – в сторону стриминг-платформ. В целом турки смотрели и смотрят свое кино. Всегда привожу пример, как в свое время «Аватар» собрал в Турции меньше, чем локальная комедия. И сейчас они смотрят свое кино на платформах. Однако вместе с развитием бизнеса пропадает невероятная выразительность, ранее присущая турецкому кино. Да, у них есть символ – Нури Бильге Джейлан (турецкий кинорежиссер и оператор, неоднократный призер Каннского кинофестиваля; обладатель «Золотой пальмовой ветви» 2014 года за драму «Зимняя спячка». – MBR). Да и кроме него было много не столь известных, но очень интересных режиссеров. А сейчас, мне кажется, турецкая киноиндустрия стала немного предсказуемой. Нужен новый толчок, движение.
– Еще об индустриях других стран: в фильме «Клондайк» звукорежиссер из Боснии, композитор из Грузии – государств, травмированных современной войной. Это был сознательный выбор или просто совпало?
– Нет, это не совпадение. Я с самого начала знала, что хочу грузина-композитора.
– Этого конкретного грузина, Звиади Мгебришвили?
– Нет. Я их вообще не знала и начала искать, слушать. Нашла Звиада, но в то время у него не было нужной мне музыки-референса. И звукорежиссер, с которым мы уже давно работаем, – босниец Серджан Курпьел, у него студии в Лондоне и Турции – объяснил Мгебри, что нам нужно. Звиади – у которого, кстати, в то время жена тоже была беременна, – посмотрел кино (первый драфт) и написал музыку, просто повторяющую то, что на видео. Мне это не зашло, и я прямо так и написала: нужно создать параллельный нерв в музыке. Он сделал еще один трек – «Тонус», стоящий сейчас в начале фильма. Мы созвонились, поговорили и решили, что откладываем видео – и делаем просто трек, не привязываясь к сценам. И когда эта музыка была готова, мы разбили ее на части, которые я расставила по фильму: «Тонус», «Схватки», «Отхождение вод» – отражение всего процесса появления ребенка.
– И еще музыкальный вопрос. В одном эпизоде, иллюстрирующем конфликт в семье героев, звучит «Танець пінгвіна» группы «Скрябін». Для украинцев, знающих слова песни – особенно строчку «Мене нервують люди: ті, що думають мало», – это будто добавляет сцене второй план. И такой момент в фильме не единственный. Два слоя восприятия – для заграничной аудитории и для «своих» – это намеренно?
– Да. Для зарубежного зрителя важен сам факт, что между героями есть культурная конфронтация. А если спрашивать в контексте украинского зрителя, то в фильме ничего случайного вообще нет. Даже эпизод, когда Ирка сидит на мяче и смотрит новости, где звучит оборванная фраза диктора о том, что «сегодня день рождения канцлера Германии Ангелы Мер…» – это тоже не случайно, так и было в тот день, 17 июля. И теперь все видят, что это за персона, что стоит за этим человеком. На это намекает и газовая конфорка, которая появляется на экране сразу после разбитых помидоров… Да, мы не говорим в фильме о газовой теме, но я – как автор, как украинка – знаю, насколько в этой войне, в реакции на нее Европы много зависимости от газа. Поэтому ничего случайного там нет: ни одного кадра, ни слова, включая группу «Скрябін».
– Фестивальный путь ленты начался незадолго до полномасштабной войны. Как менялось восприятие фильма «Клондайк» с тех пор?
– В целом на протяжении всего пути очень полярные реакции. От того, что невероятно благодарят украинцы – особенно из Донбасса (они самые преданные наши зрители, кстати), – до того, что на нас однажды просто едва физически не набросились с криками «Кто вас спонсирует?! Как вы могли знать, что так будет?!».
Украинская премьера фильма «Клондайк» состоялась в рамках Киевской недели критики и, несмотря на все обстоятельства, собрала полный зал зрителей
– «Так будет» – это о чем именно?
– О полномасштабной войне. Что наша картина вышла почти перед ее началом. «Вы сами в себя стреляете» – вот этот нарратив. Но в целом большинство иностранцев благодарят, что после фильма «Клондайк» у них в голове все становится на свои места. И это важно: что мы без прессинга позволяем зрителю самому решить, что происходит, сделать выводы. Люди видят: вот живет семья, никого не трогает. И вдруг просыпается среди чего-то, что никто не называет войной, но что является войной по факту.
Лучшая реакция: когда начинаются титры – и люди просто сидят. Делая музыку для титров, мы так и закладывали: дать людям просто пожить с этим финалом. У нас финал не для аплодисментов.
Полярные реакции – это сложно. Например, мужу трудно спокойно не реагировать на провокации, мне тоже, но я много лет слышу подобный нарратив, поэтому нашла способ. Когда спрашивают: «Украинцы стреляют? У украинцев есть оружие?» – тебя заводят в угол: даешь два утвердительных ответа – и ты уже агрессор. Я спрашиваю: «Украина – это независимое государство? У нее есть законные границы? Было завезено чужое оружие? Было. Это нарушение государственной границы? Нарушение». Никогда в таких ситуациях не следует вестись на манипуляции.
– Исполнитель главной мужской роли в фильме «Клондайк», ныне покойный Сергей Шадрин, был непрофессиональным актером. В одном интервью вы говорили, что после его смерти решили основать курс для актеров без профессионального образования. Запуск этого проекта, основанного на вашей режиссерской системе, планировался на осень – что с ним сейчас? И что это за система?
– Расскажу на примере Сергея. Когда я его увидела, он показался мне слишком грубым, а мне был нужен «потеряшка». И на пробах я предложила этюд, где Сергей – мальчик 6–7 лет, первый раз в школе, с ним никто не хочет дружить, а он хочет найти себе друга среди всего этого хаоса. И уже через 7–10 минут работы Сергея в этих условиях было понятно, что он невероятно пластичный актер.
Марина Эр Горбач и Сергей Шадрин на съемках фильма «Клондайк»
И вилка его возможностей – от «мачо-мена» до собственно этого «потеряшки»: ты смотришь на сорокалетнего мужчину, а видишь растерянного мальчика-первоклассника. И дальше, когда уже сложился каст, мы работали с персонажами следующим образом. Я знаю каждого собственного героя: его свойства, особенности биографии. И все это должно стать физическим и ментальным знанием моего актера. Но просто пересказ ничего не даст: актеры должны найти это сами. И моя задача как режиссера – предложить им такие этюды (а мы работали именно этюдами, не сценами из фильма), из которых они могли бы «вытащить» знания о характерах своих персонажей. Так Оксана Черкашина нашла, что она – Ирка – живет в будущем: не здесь и сейчас, а уже в том моменте, где в ее доме стоит восстановленная стена, где уже родился ребенок, и это основа ее веры в свои силы...
То есть весь метод состоит в том, чтобы до съемок предложить актерам такие этюды, чтобы на выходе они сами себе присвоили качества, с которыми зайдут в кадр. Такая психологическая настройка.
К сожалению, этот метод не работает в онлайне: должна быть живая группа – по крайней мере месяца полтора, три раза в неделю по несколько часов. Актеру эта система дает понимание собственной «вилки» и знание методов переключения между разными образами. На курсе я хотела так работать с актерами, у которых нет профессионального театрального образования. И едва пойму, как это можно реализовать в условиях войны, то сделаю. Но уже после всех оскаровских приключений.
