Символично, что последнее интервью на MBR в 2020-м - с продюсером, чей фильм стал первым громким международным киноуспехом Украины в этом году. В начале февраля проект Анны Капустиной и режиссера Ирины Цилык «Земля блакитна, ніби апельсин» получил премию престижнейшего фестиваля независимого кино «Сандэнс» за лучшую режиссуру в категории мирового документального кино. Сейчас - и до 6 января включительно - фильм о семье из «красной зоны» Донбасса, где мать и четверо ее детей день за днем заново строят нормальную жизнь в ненормальных условиях, при этом не унывая и даже снимая кино о своих буднях во время войны, можно увидеть в киевском кинотеатре «Жовтень» в рамках проекта «Лучшие фильмы года» от Arthouse Traffic. И посмотреть его действительно стоит. Не только по причине множества международных наград, последовавших за «Сандэнсом», но еще и для того, чтобы избавиться от стереотипа, что на тему войны можно говорить только с надрывом. К слову, и само наше интервью вышло в какой-то мере о ломке стереотипов. В частности, стереотипов о том, что не бывает «продюсерской» документалистики, что документальное кино можно мерить мерками игрового и что такое кино не нужно массовому зрителю. А еще - стереотипа о том, что на «Оскар» никак не податься, если ваш проект не выбрал национальный комитет страны: оказывается, у документального кино есть лазейка. Какая? Сейчас расскажем.
- Анна, у «Землі блакитної» огромная фестивальная история - если не ошибаюсь, более 60 фестивалей…
- Уже почти 80. «Сандэнс» был первым, и дальше началось безудержное «шествие» (смеется). Нас захотели все.
- В одном интервью вы привели статистику: на «Сандэнс-2020» подавались 15 100 фильмов, и документальных было отобрано только 12. И подчеркнули: «Чтобы твой фильм заметили, нужна верная стратегия с самого начала запуска». Можете детальнее рассказать об этой стратегии?
- Как только мы зашли в съемки, я начала промо, чтобы о проекте узнало как можно большее количество людей, особенно десижнмейкеров. Мы участвовали во многих воркшопах, маркетах. И последний наш воркшоп - это dok.incubator (престижная международная мастерская, которая проходит в Чехии и Словакии. - MBR). Там проводят три сессии, и на вторую приезжают отборщики ведущих фестивалей: им показывают не конечный фильм, а rough cut, тем не менее они видят, на что стоит делать ставку. Потом - коллегиально принимают решение. Ничего не говорят, конечно, - чтобы никто раньше времени губу не раскатал, и потом не было обидно (смеется). И вот там-то нас в прошлом году отобрали в конкурсную программу IDFA (Международный фестиваль документального кино в Амстердаме. - MBR), но мы не успевали доделать фильм. Пришлось отказаться. Коллеги были ошарашены: нужно успевать - как же так, это же IDFA, что вы себе думаете, вы же никуда не попадете! Мы переживали, но, честно скажу, была какая-то надежда на «Сандэнс», и она оправдалась - вскоре нам сказали, что нас берут. Далее в Берлине мы подписали договор с сейлз-агентами CAT&Docs (французское агентство, занимающееся международными продажами документального кино. - MBR). Поначалу после «Сандэнса» мне приходила уйма писем от фестивалей, дистрибуторов. И очень тяжело это все отслеживать. Так что сейлз-агент по-хорошему должен быть. Просто для украинского бизнеса это пока редкость: к сожалению, у нас найти хорошего сейлз-агента - это и непросто, и немаловажно. Теперь CAT&Docs рассылает наш фильм по другим фестивалям - и после «Сандэнса» нас там, конечно, уже ждут с распростертыми объятиями (улыбается).
- Вы сказали о «редкости для нашего бизнеса». Но для него в принципе редкость такой грамотный подход к промо…
- Увы, да. Но скажу, что документалисты у нас «подросли». Честно говоря, украинская документалистика сейчас рьяно «врывается»: она на хорошем счету в Европе. Уже обращают внимание: о, Украина! Раньше такого не было.
- Эта тенденция помогает находить международных партнеров? «Земля» - трехсторонний проект Украины, Литвы и Нидерландов. Как удалось заинтересовать этой историей страны, которые, грубо говоря, не имеют к ней отношения? Если у Нидерландов есть своя трагическая страница, связанная с событиями на Донбасе, - рейс MH17, - то Литва на первый взгляд вообще ни при чем…
- Нидерланды - это IDFA Bertha Fund: не копродукционные деньги, а грант - безвозмездная помощь. Изначально мы попали на воркшоп IDFA Summer School. Им очень понравились проект, подход Иры Цилык как режиссера и тот факт, что это для нее первый полный метр. А еще сегодня очень поддерживают женщин. Кстати, большинство режиссеров-документалистов сейчас - женщины: удивительно, но факт.
Потом, после IDFA Summer School, был маркет фестиваля DOK Leipzig, где я познакомилась с продюсером из Литвы, которой очень понравился наш проект. Но увы, до дедлайна подачи в их Госкино (Фильмоцентр Литвы, Lithuanian Film Centre. - MBR) оставалось буквально четыре дня. Она говорит: «Нет-нет, мы не успеем!» А я ей: «Да что ж там успевать - надо действовать!» Но она как-то не решилась (улыбается). И тут подключилась еще одна литовская копродюсер Гедре Жеските (Giedre Zickyte). Я показала ей несколько смонтированных эпизодов, включая тот, где девочка поступает в ВУЗ. Казалось бы - простая обыденная история, но Гедре она очень зацепила. Говорит: «Я хочу это делать. Мы все успеем!» Понимаю: она по характеру - как я (смеется). В итоге мы успели подать все документы. Приехали в Литву на питчинг. И там все совсем не так, как у нас: мы зашли в кабинет, там сидело шесть человек - очень теплая, дружная компания. Мы с Ирой все рассказали, показали несколько эпизодов - и нам без вопросов дали деньги. Для Литвы эта история близка: страна помогала и помогает ООС, выступает против агрессии России - и в этом у нас очень много общего. А после IDFA Bertha Fund дали нам еще один грант - теперь уже копродукционный: это стало возможным, когда у украинского проекта появился партнер из ЕС.
- Вам не привыкать к, скажем так, стремительным решениям - чего стоят только поиски нового режиссера «Землі» за два дня до второго тура питчинга Госкино.
- Ну не за два, а за неделю (смеется). Идея фильма принадлежала мне. Я пригласила режиссера Анну Корж, и, когда уже в процессе она отказалась, был, конечно, жесткий момент. Но я очень ей благодарна. Она и два оператора ездили на Восток и сняли этот одновременно прекрасный и драматичный момент в начале фильма, когда идет обстрел. Они как раз были дома у нашей семьи, и в это время обстреляли соседнее здание, туда попала мина. Снимая этот эпизод, они рисковали жизнью, и я им ОЧЕНЬ благодарна. Тем не менее сложилось так, как сложилось. Когда пришлось срочно искать замену, наша исполнительный продюсер предложила Иру Цилык. Ира ездила на Восток, ее муж - писатель Антон Чех - там воевал… Одним словом, для нее эта тема очень близка. В общем, я тут же набрала Иру - и она согласилась попробовать.
- Вообще у нас считается, что документалистика - это в первую очередь режиссерская история. Но ваш пример показывает, что такие проекты могут быть и продюсерскими (что, в принципе, для Европы не новость). Как «поженить» два видения в таком проекте?
- Наверное, просто обоюдно захотеть «пожениться». Да, иногда продюсеры могут диктовать свои условия. Да, иногда режиссер может делать все по-своему, не прислушиваясь ни к кому. Но у нас было иначе. У меня было полное доверие к Ире, и я не настаивала, чтобы идти исключительно тем путем, который был придуман изначально. Приехав к нашей семье, они на второй день позвонили и сказали: «Аня, мы здесь снимем ВСЕ!» Сначала я зависла: в голове уже давно сложилось, что в проекте будут переплетаться линии нескольких семей. Но тот энергетический посыл, который я услышала от режиссера и оператора, меня убедил.
- Сам фильм вы снимали на протяжении 2017-2019 годов и, как я понимаю, в какие-то периоды буквально жили вместе с семьей ваших героев. Как выдержать такую «стайерскую» дистанцию?
- В первую очередь - большой респект семье. С девочками мы познакомились в проекте «Желтый автобус» (передвижная киношкола для детей из зоны ООС. - MBR). Там они заразились «бациллой» кинематографа, заразили маму. И поэтому для них съемки - это было не просто впустить к себе киношников, а делать что-то совместно. У нас получился единый организм. В первые приезды группа селилась в общежитии, а потом мама сказала: «Живите у нас». Конечно, для съемочной группы это лучше - 24 часа в сутки находиться рядом с героями. Эта близость дала нам возможность спонтанности. Например, когда мама с дочкой ехали поступать в вуз, наши оператор и звукорежиссер залезли в поезд еще до Киева, прошлись по вагонам, нашли героев, когда те спали, поставили камеры и начали снимать. Многие думают, что это постановка, но - нет!
Up in the air, teaser from Oksana Syhareva on Vimeo.
- И в «Землі», и в новом проекте о юных артистах цирка «В повітрі» у вас очень много работы с детьми. Режиссеры и продюсеры игрового кино часто признаются, что съемки с детьми - испытание. А как в документалистике?
- Мы не заставляем детей что-либо говорить или действовать каким-то определенным образом - это чистый хаос, все происходит само собой. Игровой фильм - другая специфика: нужно, чтобы актер отыграл ту или иную эмоцию. Мы же не просим отыграть, а просто наблюдаем, что с детьми происходит. Вот только что у нас была неделя съемок «В повітрі» - и я думала, что поседею: дети без страховки, под куполом вытворяют такое, что страшно смотреть. Когда они тренировались, внизу еще были маты, а во время выступления - ничего не лежит. Это настолько опасно… Невероятно красиво, но невозможно не переживать. Спрашиваю родителей: «Как вы это выдерживаете?» Отвечают: «Мы уже привыкли». Это вообще особый мир. Папа нашего героя ушел с работы, чтобы каждый день возить восьмилетнего сына час на маршрутке к месту тренировки, потом - ждать три часа, потом - еще час ехать обратно. Мальчик только в девять вечера садиться делать уроки, и при этом он еще и хороший ученик. И вот так - шесть раз в неделю: у них один выходной. Я поражаюсь и восхищаюсь ими. Этим папой, который отдает всего себя... Есть еще один герой - мальчик постарше - с сумасшедше крутым трюком. Одним словом, наблюдать за ними очень интересно. Но мы только начали снимать - посмотрим, как будет.
- Ваши проекты - вообще с большой долей риска. В «Землі» обстрелы, в другом проекте, который сейчас в работе, - «Лимани: бій за рай» - войны с браконьерами…
- Да, реальные войны. Вот сейчас ребята из съемочной группы уезжали - так браконьеры таранили их машину. Я летом была на съемках и помню, как наша главная героиня говорит: «Ну, треба щось мені підмазати», а у нее фингал. Ей дали в глаз во время драки защитников лиманов и браконьеров. То есть у них - у этих вот пузатых дядек - поднимается рука на женщину. Кошмар.
- Отсюда - технический вопрос: есть ли какие-то особые условия съемок, связанных с повышенным риском? Страхование людей, техники, еще что-то?
- В Украине нет такого - возможности застраховать из государственных денег людей или технику. И этот момент крайне обескураживает зарубежных коллег. Поэтому все у нас - на голом энтузиазме. При этом понятно, что ответственность все равно лежит на продюсере: как за людей в первую очередь, так и за технику. Но к счастью, ничего не произошло - тьфу-тьфу-тьфу! Не знаю, Бог бережет… Есть такое ощущение.
- Документалистика фиксирует жизнь как она есть. И тут возникает сложность: герои и «Землі», и «В повітрі» преимущественно говорят на русском. Как решается этот тонкий момент в плане получения госфинансирования - не было каких-то вопросов, претензий?
- Были бы, если бы мы не переозвучили фильм для сдачи в Госкино - чтобы соответствовать правилам (субтитры в данном случае не проходят). Но это действительно выглядит странно. Одно дело - игровое кино, другое - документалистика: если герой не говорит на украинском, я никак его не заставлю. Да, можно смотреть документалки BBC - слышать закадровый английский и наложенный сверху украинский или русский. И это совершенно по-другому воспринимается, потому что это другой вид документального кино - нарративный, а не фиксирующий реальность.
В прокате, к счастью, мы идем с оригинальным звуком и украинскими субтитрами. Но вот на телевидении нужно будет выходить в переозвучке. Вообще сам процесс сдачи документального фильма построен по правилам, оторванным от реальности.
- И где «отрывается»?
- У нас до сих пор считают документалистику по параметрам игрового кино: за столько времени ты должен снять, за столько - смонтировать. И из-за этого мы постоянно сталкиваемся с одним и тем же: необходимостью просить отстрочить сдачу. Могу начаться штрафы. И для Европы, где фильм признанного документалиста зачастую может только монтироваться два года, это тоже странно. У нас же все - съемки, монтаж и сдача - должно произойти, грубо говоря, за год-полтора, что, конечно же, очень усложняет работу над фильмом. Например, сдачу «Землі» мы переносили дважды.
- Но у вас же в самом фильме проходит полтора года - в кадре сначала зима, потом лето, снова зима и опять то ли весна, то ли лето…
- Именно. Ты как документалист не можешь спрогнозировать, что будет в фильме. Мы не знали, например, поступит девочка в вуз или нет - от этого разошлись бы сюжетные линии. Будут ли герои вообще продолжать снимать кино - или перегорят, и пошла бы какая-то новая история из этой точки. Изначально у нас стояла сдача на январь, потом перенесли на май. В марте мы узнали, что попали на dok.incubator. И я снова пошла просить о переносе: объяснила, что мы, конечно, можем сдать rough cut, но какой смысл? Что мы принимаем участие в мастерской, которая может дать фильму шанс вырваться вперед - а так и произошло, - и нам разрешили сдвинуть сдачу еще раз, и не оштрафовали. Вот эти несколько моментов для документального кино продумать, понять, осознать - и ввести новые правила - это было бы, конечно, очень хорошо.
- Только эти моменты или еще какие-то?
- Для иностранцев шок, что мы должны возвращать деньги Госкино. Узнавая об этом, европейцы ошарашены - вплоть до того, что просто не верят. Еще момент: хоть мы и в Европейской конвенции о совместном кинопроизводстве, и все должно быть по европейским правилам, у нас все равно какие-то свои правила - что обескураживает зарубежных партнеров. Ситуация: если, к примеру, продать фильм на Netflix, то наша литовская компания-партнер полностью забрала бы свой процент, ничего не отдавая Фильмоцентру Литвы, а у нас все по-другому - и продюсер оказывается в не очень выигрышной ситуации. Уже давно пора менять правила - и существовать в одном юридическом поле со всем миром.
- Есть ощущение, что в коронакризисный год документалистикой заинтересовались даже те, кто никогда не думал в эту сторону. Производители - потому что это хорошая история с точки зрения поиска soft money, бродкастеры - из-за относительной дешевизны такого контента. Отмечали такой тренд?
- Да, в Америке и Европе сейчас тенденция развития документального кино. Причем растет и зрительский интерес: на том же Netflix документалистика вырвалась вперед. Да, документальный контент можно рассматривать с позиций цены. Но тоже есть нюансы: например, на маркете «Сандэнса» при нас купили фильм за много миллионов долларов. В тот же вечер был показ - и мы, конечно, побежали смотреть, что же это за кино. Честно говоря, высидели полфильма. Потому что нам было совершенно неинтересно: абсолютно американская история о выборной гонке в некоем колледже. В Европе вряд ли бы кто-то такое смотрел. Да и в производстве документальные фильмы могут быть очень дорогими. У нас Госкино выделяет на документалку 80 тыс. евро, грубо говоря, - и это, считай, самая большая сумма, которая давалась. В Европе же бюджеты документальных проектов начинаются от 300-500 тыс. евро. Подключаются фонды, начинается копродукция - и бюджеты становятся очень весомыми. Зачем они нужны? Например, если требуется архивная хроника, которую покупают у крупных телеканалов - и те не стыдятся запрашивать огромные деньги. Музыка, права - это все big money, и мало кто об этом знает.
- Сейчас, если не ошибаюсь, вы снова в поисках этих самых money - теперь на оскаровскую промокампанию «Землі». Как вы вообще подались, если в украинском национальном отборе уступили фильму «Атлантида»?
- Мы подали «Землю» не от Украины, а сами по себе. Документальные фильмы можно подавать самим - именно в секцию документального кино, а не в номинацию «Лучший международный художественный фильм». Кстати, наши коллеги, два проекта из dok.incubator, которые тоже были на «Сандэнсе», поданы именно от стран - Румынии и Венесуэлы. Их поддержали, так как после «Сандэнса» шансы фильма попасть в оскаровский лонг- или даже шорт-лист очень возрастают.
Но национальный комитет нас не выбрал, поэтому мы идем своим путем и сейчас как раз в поисках денег. Они нужны, чтобы оплатить работу публициста. В Госкино я не могу обратиться - по закону они могут поддержать только один фильм. Приходится искать поддержку извне.
Просто отправить заявку фильма на «Оскар» без публициста - это ни о чем. Нужны статьи, нужно устроить показы, нужно подергать членов киноакадемии, чтобы они посмотрели фильм... Очень надеемся, что в этот раз нас поддержат компании, которые помогли с поездкой на «Сандэнс».
- Выше вы отметили, что сейчас растет зрительский интерес к документальному кино. Но каким должен быть фильм, чтобы заинтересовать не только специфическую фестивальную публику?
- Жизнеутверждающим, пожалуй. Знаете, многие думали, что у нас будет фильм про войну. Представители одной кинотеатральной сети после того, как мы представили им «Землю», были очень удивлены: боже, у вас такой духоподъемный, светлый фильм, о человеческих качествах, о добре, а мы думали - сейчас опять больше часа сидеть и переживать эмоциональный «груз», от которого все устали. То есть для украинского зрителя сейчас актуален жизнеутверждающий контент. А что касается зарубежной аудитории… Мне кажется, главная тенденция сейчас - простые, универсальные, понятные всем истории: без какого-то «подвыподверта», философских копаний. Ушел тренд «говорящих» или «закадровых» голов. Всё больше про то, что здесь и сейчас. Что происходит - то и показывается. Да, зачастую это социально направленные драматичные истории - как фильм о преследовании геев в Чечне Welcome to Chechnya, с создателями которого мы тоже пересекались на «Сандэнсе» и многих других фестивалях. Но все равно лучше всего заходят картины, в которых есть что-то жизнеутверждающее и веселое. Смесь жанров и настроений - позитив даже в негативе - вот что актуально в такие времена, как сейчас.
